Волчина позорный - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На отдельном листе было разъяснение для тупых в психиатрии милиционеров.
«Причиной развития паранойи являются определенные нарушения обмена в головном мозге в сочетании с исходными особенностями личности, выработанными с детства стереотипами интерпретации определенных ситуаций, привычными способами реагирования на стресс и неблагоприятными жизненными обстоятельствами. Пациенты, страдающие паранойей, с ранних лет тяжело переносят неудачи. Они склонны к завышенной самооценке, часто проявляют недовольство, не умеют прощать, слишком воинственно реагируют на любые вопросы, связанные или якобы связанные с правами личности, искажают факты, трактуя нейтральные действия окружающих как враждебные и всегда жестоко мстят воображаемым обидчикам».
— Во, мля! — Малович дал бумагу Тихонову. — Суд-то всё равно формально проведут и сбагрят этого маньяка на принудительное лечение в дурдом.
— Во, мля! — повторил Вова Тихонов и отдал бумагу командиру. — А паранойя лечится?
Выпили ещё раза четыре по сто пятьдесят. У командира ящик армянского для гостей всегда стоял. Они плевались в разные стороны, вспоминая Спицына и судмедэкспертов, вставляли в почти научные дебаты о несовершенстве уголовного кодекса и науки психиатрии похабные анекдоты, Володя врезал в сумбурный трёп как инкрустацию свежие воспоминания свои от кайфа вчерашнего с Танькой Романовой, потом трио пели песню про огни, которых так много золотых на улицах Саратова. И хорошо, что в милиции уже никого не было и никто не слышал их пьяного бреда.
— Паранойя не лечится — Громко сожалел Шура Малович, зажевывая очередные сто пятьдесят прошлогодней шоколадкой, про которую все забыли и она в шкафу стала почти деревянной. Но врачам тоже нужно гнать требуемый высокий процент излечиваемости. Так они Спицына, бляха, года за два- три — четыре «вылечат» и выпишут. Отчитаются перед облздравотделом. На учёте в дурдоме он, конечно, будет стоять и оружие ему не продадут официально. Но он же параноик, а не идиот. Мозги хоть так, но ведь работают. И прощать он не умеет по болезни своей. Поэтому купит обрез у блатных. Или дядька, умелец наш городской, который патроны набивает, так он и картечью его обеспечит, да и ружьё может ему сделать. Кто будет об этом знать? Да никто, — Шура плюнул в корзину для бумаг и очень длинно да загогулисто выматерился.
— Я на контроль это дело поставлю, — успокоил оперативников командир Лысенко, пытаясь прилечь прямо на стуле. Сидеть ему было уже нелегко. Годы плюс минимально литр с хвостиком пятизвёздочного в пузе. — Он у меня пожизненно в психушке останется. Я им прикажу. Нет, генерала попрошу приказать этим лекарям, чтобы жил он там всё жизнь привязанным к кровати. И ел только хлеб. Ну, с водой. Ладно уж. А чем там лучше, чем на зоне?
— Баланды нет и непосильного труда на лесоповале, — Шура плюнул ещё раз. — Надо следить, когда его как бы вылечат года через три и выпишут. Грех, конечно, но надо будет после выписки сделать ему провокацию.
— Надо пойти к знакомым блатным. Которым мы добились скостить сроки, — поднял вверх палец Вова. — Пусть они Спицына уговорят, Шура, тебя лично застрелить. Ты ведь его оскорбил, унизил и обидел. Тебе он обязан отомстить. И пусть они воткнут в стволы холостые патроны да пойдут убивать вместе с ним. Стрелять не через дверь, а на выезде со двора МВД. Ты с мотоцикла упадешь, а у них машина будет. Стрелять из машины попросим блатных. Но уехать они не успеют. Наши автоматчики их повяжут. Блатных потом отпустим. А ему, гаду, покушение на милиционера дорого вывернется.
— Устроим! — воскликнул командир. — Он ведь уже здоровым будет. Его же вылечат. А мы его, здорового, посадим и за прошлые грехи и за покушение на Маловича. По вновь открывшимся обстоятельствам. Его, конечно, опять повезут на экспертизу. Но там будет написано, что его вылечили недавно совсем. Значит он здоров. А здоровых можно сажать на кичу или на зону. Во, как будет!
Домой они не поехали. Не допили всего шестнадцать бутылок из полного ящика. И хорошо посидели. Расслабили нервы и даже песни к полуночи пели. То ли от радости, что прервали серию диких убийств. То ли от тоски, которая всегда наваливается, если на самом деле ты поработал хорошо, а результат труда скомкали и сбросили в ту же корзину с ненужными бумажками, куда Малович плюнул не со зла, а от досады.
— Ладно, — сказал Александр Павлович, пытаясь уснуть, уронив на стол руки, а на них голову. — У Спицына расстрельная статья. Вот я перелезу через забор дурдомовский, дождусь когда параноиков на прогулку выведут и порешу его из пистолета. Куплю себе «чистый» у блатных. Порешу, а вы неизвестного убийцу будете искать, но не найдёте. В глухари спишете. Приговор мой такой. Правильный.
— И я его пристрелю. Вместе через забор полезем. — Сказал Тихонов и упал в кресло, до которого как-то смог доползти.
Командир ничего не сказал. Он раньше уснул. Не допев до конца никому не знакомую песню.
29. Глава двадцать девятая
После отлова маньяка Спицына Шура Малович изменился почти до неузнаваемости. То есть видят его на работе и не сомневаются, что это Шура. Дома жена Зина и сын Виталик ни с кем его не путают. Потому, что и нет больше никого. Но вот юморить он перестал совсем, бросил на соревнованиях по бегу выступать, мрачным и насупленным больше месяца ходил и очень мало разговаривал.
— Шура, ничего не болит у тебя? — задавала пару раз в неделю глупый вопрос жена. Как очень опытный врач она видела, что муж здоровее многих других здоровых. Но спрашивать всё равно надо было. Про здоровье, про работу. Не случилось ли там чего? Не собирается, допустим, генерал, перевести его начальником всей милиции далёкого Наурзумского района? Там почти нет советской власти, но и преступность почему-то не развита. И вообще, по слухам, никто ничем в той степи не болеет. Зине некого будет оперировать и спасать от всё равно неизбежной смерти. Со скуки можно помереть на работе в Наурзуме. А Маловичу нужно движение, опасности нужны, риск и красивые задержания нарушителей закона.
Один Володя Тихонов знал правду о том, отчего поник его друг духом и в себя ушел. Его самого взбесила история с маньяком, которого вместо того, чтобы расстрелять как сволочь последнюю, отправили на мягкую кровать диспансера, хорошую еду
