Черные лебеди - Иван Лазутин

Шадрин колебался:

— Для меня это, Василий Петрович, настолько неожиданно, что… А потом, у меня же школа… Ко всему прочему я командир дружины.

— Я в курсе дела. Здесь вы нужней. О вас я говорил с председателем Комиссии, — Иванов посмотрел на часы: — Жаль, что его только что вызвало руководство. Вот вам анкета. Заполните ее дома и сдайте в бюро пропусков на мое имя.

— И все-таки я должен подумать, — нерешительно сказал Шадрин. — Да и боюсь: справлюсь ли?

— Я не пригласил бы вас, если бы не знал точно — справитесь вы или не справитесь. На раздумья даю вам неделю, — и, о чем-то подумав, сказал: — Какая у вас зарплата в школе?

— Тысяча двести рублей.

— Для семейного человека не густо. У нас первое время будете получать тысячу восемьсот. Но это первое время. Думайте и решайте. Где ваш пропуск?

Иванов отметил пропуск и проводил Дмитрия до двери. На прощание сказал:

— Знайте: у меня к вам большое доверие. А это нужно ценить.

— Спасибо, Василий Петрович.

— Не забудьте приложить к анкете копию диплома, характеристику и автобиографию.

Дмитрий вышел из кабинета и спустился вниз. Все пока осознавалось смутно. Кремль… Президиум Верховного Совета… Все плыло, как в тумане.

Дмитрий вышел во двор и в первую минуту растерялся — не знал, куда идти.

Над колокольней Ивана Великого кружилась стая голубей. У царь-колокола пестрела новая группа экскурсантов. А у подножия приземистого здания, точно на карауле, замерли чугунные пушки, направив свои немые жерла в голубое, без единого облачка, небо. На золотых куполах соборов горели солнечные блики. По направлению к Спасским воротам двигалась группа экскурсантов, которых Шадрин видел полчаса назад. Среди них он увидел того самого человека в темно-синем бостоновом костюме и артиллерийской фуражке. Он догнал его.

— Ну как? — спросил Шадрин тоном, словно они не один день проехали в одном купе общего вагона.

— Здорово! — широко улыбаясь, ответил мужчина и покачал головой: — Ведь это надо же!.. Простой народ в Кремль вошел!..

Дмитрий вышел на Красную площадь, зашагал по рябоватому серому булыжнику. Из головы его не выходили слова рабочего: «Простой народ в Кремль вошел!..»

IX

Широкие окна кабинета маршала выходили на Москву-реку. Снизу приглушенно доносились звуки стремительно проносившихся по набережной легковых машин. Справа от маршала, на маленьком столике, стояли три телефона. Один из них, белый, со спиральным шнуром — правительственный.

Маршал посмотрел на часы. Через пятнадцать минут, ровно в десять ноль-ноль, у него в кабинете должно было начаться важное совещание. А в одиннадцать тридцать ему необходимо быть в Кремле.

За оставшиеся пятнадцать минут он решил еще раз перечитать приказ, подписанный вчера министром обороны. С этим приказом следовало познакомить своих подчиненных. Но не успел он открыть белую папку, как в кабинет вошел адъютант. Это был высокий, статный капитан, с открытым русским лицом и светлыми глазами.

— Товарищ маршал, снизу звонил какой-то Дерюгин. Назвался вашим старым сослуживцем, просит, чтобы вы его приняли.

На загорелом высоком лбу маршала еще резче обозначились две сходящиеся у переносицы глубокие морщины. Он поднял на адъютанта свои голубые глаза:

— Как, вы сказали, его фамилия?

— Дерюгин.

— Дерюгин… Дерюгин… Что-то не припоминаю. Не помню такого. Уточните, пожалуйста, где он служил со мной?

Адъютант вышел. Маршал открыл белую папку с секретным приказом и что-то принялся записывать в раскрытом календаре. Но не успел он сделать несколько заметок, как в кабинет снова вошел адъютант:

— Виноват, товарищ маршал, я ослышался. Не Дерюгин, а Веригин. Бывший комбриг Александр Николаевич Веригин. Знает вас с гражданской войны, вместе учились в академии имени Фрунзе, вместе служили в Пролетарской дивизии.

Маршал отодвинул в сторону белую папку. Он долго-долго, каким-то совсем не знакомым адъютанту взглядом, смотрел в окно, и на лице его в эту минуту сменилось несколько выражений. Капитан не мог понять: обрадовал маршала его доклад или, наоборот, был ему неприятен.

Маршал встал. Его посуровевший взгляд остановился на адъютанте:

— О чем он просит?

— Он просит принять его.

— Когда?

— Когда вы сможете. Но если можно, то в этом месяце. У него к вам есть какой-то очень важный для него разговор.

Маршал посмотрел на часы. До начала совещания оставалось десять минут.

— Проводите его ко мне.

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— До начала совещания, товарищ маршал, осталось десять минут. Почти все генералы в сборе. Ждут в приемной.

— Проводите Веригина ко мне, — строго, как приказ, бросил маршал.

Адъютант вышел. Следом за ним вышел из кабинета и маршал.

В приемной уже собралось несколько генералов. Те, кто сидели, при появлении маршала поспешно встали.

— Прошу вас, товарищи, минут десять-пятнадцать подождать. Вас пригласит адъютант.

Не успел маршал закрыть за собой дверь кабинета, как на маленьком столике зазвонил телефон. Маршал поднял трубку.

Снизу, из бюро пропусков, адъютант сообщил, что Веригину не выдают пропуска.

— Почему?

— У него вышел срок временной прописки, — ответил адъютант.

— Кто начальник бюро пропусков?

— Капитан Горохов.

— Соедините меня с ним.

Маршала соединили с начальником бюро пропусков. Из трубки донесся глуховатый голос уже немолодого человека:

— Капитан Горохов слушает.

— Говорит Рыбаков. Прошу немедленно выдать пропуск бывшему комбригу Веригину Александру Николаевичу.

— Есть выдать пропуск Веригину! — чеканно раздалось в трубке.

Маршал подошел к окну, положил руки на подоконник и, вскинув голову, направил взгляд на плывущие в небе дымчатые облака.

Но видел он не облака. Он видел другое. Девятнадцатый год… Перекоп… Рассвет перед боем за деревню Яхромка… Командиром кавалерийского эскадрона был Веригин. Под ним гнедой орловский рысак, отбитый у петлюровцев. Рысак не стоит на месте… Рыбаков тогда был командиром взвода.

С доброй, затаенной завистью посматривал он на своего командира, крепко и красиво сидевшего в седле. Было что-то лихое, картинное в его посадке. А конь!.. Такого коня не было во всей дивизии. А как Веригин повел эскадрон в атаку!..

Закрыв глаза, маршал продолжал неподвижно стоять у окна.

«Много нас тогда полегло за Яхромку. Но Веригин каким-то чудом остался жив. Все говорили, что он заговоренный. За эту Яхромку он получил орден Боевого Красного Знамени. Это был первый высший военный орден в дивизии. Как я тогда завидовал ему! Но завидовал, как младший, завидовал с единственным желанием: быть таким же храбрым, таким же сильным, таким же красивым… В этом бою под ним ранили коня. Его пристрелил ординарец командира. У Веригина не поднялась рука. Я видел, как он отвернулся, когда ординарец вскинул винтовку.

А потом, спустя две недели, Веригин давал мне рекомендацию в партию. Принимали наспех, перед боем, на опушке леса. Как сейчас помню его слова: «Письменных рекомендаций, товарищи, писать некогда. Думаю, все знают, что командир взвода Рыбаков в боях за Советскую власть мужеством своим и кровью своей доказал, что он коммунист. Предлагаю голосовать. Протокол составим, когда возьмем село Еланское. Партийный билет Рыбаков получит также после боя…» И все подняли руки.

Потом ранение… госпиталь… И вдруг, спустя несколько лет, судьба свела в академии. Но и здесь… и здесь я почему-то завидовал Веригину! Может быть, потому, что он уже кончал академию, а я только начинал учиться. И по званию он был старше меня. И ростом выше… Осанистей, красивей. Его чертовски любили женщины. Как колдун был. Женился на студентке… Редко я видел таких красавиц.

А потом снова вместе служили в Пролетарской дивизии. Веригин был образованнейшим командиром… И вот теперь ему не дают пропуска — кончилась временная прописка. Тридцать седьмой год… Страшный тридцать седьмой год! Могло случиться, что и я вот так же… с просроченной временной пропиской пришел бы проситься на прием. Эх, Веригин, Веригин, кем бы ты сейчас был, если бы не тридцать седьмой год? Такой умище, такая львиная натура!.. Даже робею перед этой встречей…»

В кабинет вошел адъютант:

— Товарищ маршал, Веригин в приемной.

Маршал, не поворачиваясь к вошедшему адъютанту, приказал:

— Пригласите.

Он отошел от окна, как только за капитаном закрылась дверь. Остановился у стола, выжидательно глядя на дверь.

Вот она медленно открылась. На пороге показался человек. Высокий, седой, сутулый. В кирзовых сапогах, в старых диагоналевых галифе и темно-синем пиджаке. В руках — военная фуражка. Закрыл за собой дверь, остановился: