Социализм. «Золотой век» теории - Александр Шубин

Народничество как массовый феномен родилось во время первого «хождения в народ» в 1874 г. Значение этого события обычно недооценивается в историографии: «оно, как известно, было полностью безрезультатным, и привело к аресту более 4000 человек, в том числе и почти всех «чайковцев»»[883]. Тезис о полной безрезультатности «хождения» (да еще с припиской «как известно»), крайне поверхностен. «Хождение» стало первым знакомством революционной интеллигенции с социальной реальностью страны, которую она собиралась преобразовывать. Это был первый шаг к преодолению грандиозной дистанции между революционным меньшинством и народом, которая, «как известно», отличала декабристское движение, но уже не была характерна для позднего народничества. «Хождение в народ» стало «разведкой боем». Этот опыт создал генерацию семидесятников, влияние которых на общественное движение будет сохраняться вплоть до российских революций, ставших зримым доказательством влияния народничества и его идей – в том числе и на крестьянство, которое в 1874 г. еще невнимательно слушало народников, но затем стало относиться к ним серьезней. Именно в результате «хождения в народ» образованная Россия обратила свое внимание на народничество. Его пафос гражданского неповиновения, предвосхитивший этику гандизма, потряс Россию во время процесса 193-х – прямого следствия «хождения в народ». В итоге «преследования народников нанесли страшный удар престижу власти; сами же народники завоевали высочайший моральный авторитет»[884]. Развернув репрессии против пропагандистов, правительство подтвердило вывод Бакунина о том, что революция должна начаться с разрушения власти. Бакунизм в этом отношении способствовал политизации стратегии народников (хотя Бакунина часто обвиняют в антиполитичности). Самодержавие стало «громоотводом» социалистической «молнии», который возвышался над строением социальной системы России. Но иначе и быть не могло – без решения минимальных задач демократизации широкое обсуждение социальных требований было невозможно.

«Хождение в народ» показало, что крестьянство в 70-е гг. не было настроено бунтовать. Это стало очевидным фактом, и последующим историкам оставалось только демонстрировать наивность Бакунина и его последователей, которые рассчитывали на крестьянский бунт[885]. Легко быть мудрым задним числом. Но так ли наивны были эти расчеты? Ведь в 60-е гг. крестьянство бунтовало. Одна из задач «хождения в народ» заключалась как раз в выяснении настроений крестьянства. И некоторые сигналы обнадеживали революционеров. Крестьяне то ностальгически вспоминали о бунтах, то вдруг поддерживали демократические предложения: «Да что царь! Вот в других землях лучше: выберут его на четыре года, а там не понравился – пошел к лешему – и получше тебя найдем»[886]. В отличие от нынешних критиков народничества, охранители того времени хорошо поняли опасность революционной агитации и ее относительную результативность – крестьяне слушали агитаторов с интересом, прямой «отпор» давали им крайне редко. В 1875 г. правительство решило изучить причины, в результате которых «та или иная местность в России оказывается восприимчивою к проповедываемым революционным идеям, какие условия народной жизни содействуют успехам пропагандистов и дают им надежду на колебание в народных массах верности религии и престолу»[887].

И в исторической перспективе планы крестьянской революции выглядят не столь наивными – в начале ХХ века крестьяне снова стали бунтовать, и далеко не всегда это происходило в результате пропаганды оппозиции. В 70-е гг. революционеры ошиблись относительно сроков вызревания недовольства в деревне, но не по поводу самого факта нарастания кризиса, разразившегося в 1905 г. Тем более, что отдельные волнения происходили и в 70-е гг., что вселяло в революционеров вполне практические надежды. Рассказав народнику И. Деникеру о бунте, один крестьянин сказал, сославшись на мнение стариков села: «Ну что же, раз усмирили, а мы снова подымемся»[888]. С крестьянскими волнениями 1875 г. связано и «Чигиринское дело», где революционеры добились своеобразного успеха. Революционер Я. Стефанович в 1877 г. создал в Чигиринском уезде (где два года назад прошли бунты) «Тайную дружину», которая должна была поднять восстание против помещиков, но «за царя», якобы жаждущего дать землю крестьянам. Крестьяне готовы были поддержать такое движение – в дружину вступила почти тысяча бойцов. Попытка перейти от тактики Бакунина, который категорически настаивал на подрыве веры крестьян в царя, к Нечаеву, от открыто республиканского движения к рискованной тайной интриге, закончилась провалом. Обман был разоблачен, Стефанович и множество крестьянских заговорщиков были арестованы[889]. И это будет не последний провал «нечаевщины», несколько раз воспроизводившейся в сумрачных условиях подполья, куда загоняло оппозицию самодержавие.

Но большинство народников не отступало от своих основных принципов. Потерпев неудачу в «атаке» на деревню, они приступили к длительной осаде – к жизни среди крестьян, пропаганде, созданию поселений. Интенсивная «осада» будет продолжаться всего несколько лет, но работа народников в деревне растянется на несколько десятилетий, позволит им лучше понять деревню и адаптировать свои идеи к ее стремлениям. Труды воздадутся сторицей – в начале ХХ века народническая партия эсеров станет самой популярной в деревне, и народничество получит, наконец, основания выступать от имени крестьянства.

«Хождение в народ» было подготовлено пропагандистскими организациями начала 70-х гг., крупнейшей из которых было Большое общество пропаганды («чайковцы» – по имени одного из лидеров Н.В. Чайковского). Как писал участник Большого общества пропаганды Н.А. Чарушин, оно было организовано «по типу, совершенно противоположному нечаевской организации» – без уставов и формальностей, на близости взглядов и «искренней привязанности друг к другу»[890]. Можно согласиться с современным исследователем В.П. Сапоном в том, что «кружок «чайковцев» послужил наглядным прообразом ячейки либертарно-социалистического общества»[891]. Это была реализация идеи о выстраивании прообраза будущего общества в самом общественном движении, за которую ратовали федералисты Интернационала.

Большое общество пропаганды положило в основу своих взглядов «начала самоуправления», большинство ее членов в ходе идеологической дискуссии «вынуждено было признать анархизм»[892]. Более подробное изложение программы движения с согласия товарищей взял на себя П.А. Кропоткин. Он описал взгляды, преобладающие в петербургской группе общества, в работе «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?» (1873). Этот текст написан под влиянием бакунизма (Кропоткин уже успел принять участие в работе Интернационала, народники были знакомы с «Государственностью и анархией» М. Бакунина), и существенно отличается от будущих радикально-коммунистических работ Кропоткина, который после эмиграции стал выступать уже как оригинальный мыслитель.

В своей записке 1873 г. Кропоткин с одобрения своих товарищей (записка была обсуждена Петербургской группой общества) излагает бакунистскую концепцию, уточненную в ряде положений с учетом собственных практических суждений, которые делают программу более умеренной, сдвигающейся ближе к Герцену и Прудону.

Кропоткин утверждал, что идеалом социалистов является равенство в правах и обязанностях, в том числе и на труд «при наибольшем возможном просторе для развития индивидуальных особенностей, в способностях, безвредных для общества»[893]. После социальной революции земля передается во владение сельским общинам, а предприятия – общинам рабочих. «Мало-помалу» вводится общинная обработка земли. Фабрики начинают работать «на артельном начале» с выборными распределителями работ. Квартиры распределяются городским самоуправлением примерно поровну на основе жребия. При этом Кропоткин подробно разбирает финансовую проблему. «Звонкая монета» переходит в распоряжение самоуправления территории, так как придется что-то покупать за ее пределами.

В отношениях общин между собой желательно, чтобы они объединились в союзы и добровольно обменивались продуктами своего труда. Для этого Кропоткин предлагает ввести тщательный учет производительности труда за час времени (о различии в качестве труда он не задумывается). Но если часть общин не одобрит такой безденежный обмен (а на самом деле – обмен на основе упрощенной «конституированной стоимости», чеков, указывающих количество отработанного времени), то возможны и расчеты между общинами на основе «звонкой монеты»[894]. Как видим, народники на этом этапе разделяли непредрешенчество Бакунина относительно конкретных форм межобщинного обмена, в том числе рыночного.