Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова - Петр Александрович Дружинин

И еще одно обстоятельство, на мой взгляд, немаловажное. Ваша статья отталкивает своей пусть слегка снисходительной («автор некоторых вполне добротных…»), но все же высокомерной недоброжелательностью. Вы, человек, не один десяток лет работающий в науке, знающий на собственном опыте, какой вред нанесла нашей культуре дубиночная, ярлыковая критика, позволяете себе <переходить на> личности. То странный укол по поводу повести «Ищу предка», не имеющей никакого отношения к «Большому Жанно», то вдруг выпад против исследовательской монографии «Грань веков». Эта Ваша мимоходом пущенная полемическая стрела, увы, оказалась бумерангом. Попробую проследить здесь за цепью Ваших рассуждений. Вы упрекаете (простите, что привычка к академизму заставляет невольно смягчать; точнее – обвиняете) Н. Я. Эйдельмана в том, что «теперь его внимание все больше поглощается описанием интимной жизни исторических лиц, прежде всего особ императорской фамилии. Такова его книга о Павле I и его убийстве („Грань веков“)». Далее в этой связи Вы с гордостью вспоминаете, как в 1933 г. отказались публиковать письма Екатерины II к Потемкину, ибо они «не имели никакого отношения ни к литературе, ни к истории». Начну с последнего. Разве «интимные подробности» в переписке абсолютного монарха со своим временщиком не характеризуют во многом и эту монархию, и этого монарха, и саму эпоху? Разве личности Екатерины II и Г. А. Потемкина не сказали весьма существенного влияния на ход исторических событий? В 1933 году это понимал опытный исследователь Я. Л. Барсков, но не понимал начинающий ученый И. С. Зильберштейн. Стоит ли сегодня гордиться этой ошибкой пятидесятилетней давности, уподобляясь известному критику, который не постеснялся перепечатать в сборнике своих фельетонов разносную статью о публикации собрания сочинений С. Н. Марина?

А сама книга «Грань веков» уж вовсе не заслуживает столь скоропалительной и неуважительной оценки. Не об интимной жизни царствующих особ, не о «тайных домах Романовых» эта книга, а об особенностях русского абсолютизма, о преддекабризме, о путях просветительства. Мы находим в книге множество новых оценок, выводов, основанных на скрупулезнейшем изучении обширного массива источников. Не случайно коллеги автора – профессионалы-историки высоко оценили этот труд на страницах специальных научных журналов. Я допускаю, что искусствовед в силу развившейся у нас узкой специализации в науке не может объективно оценить качество исторического труда. Вероятно, мои суждения в сфере искусства, если бы я решился их обнародовать, были бы столь же дилетантскими и неосновательными, как Ваши в области исторической науки. Ибо знать историю – это не только держать в памяти немало фактов, но и еще в большой степени – владеть ремеслом историка, разбираться в проблематике исторической науки. Увы, Илья Самойлович, Вы своей статьей показали лишь, что в исторической науке Вы не разбираетесь.

Вы, наконец, позволили себе обвинения в плагиате, в самом тяжком для ученого грехе. Прежде всего, Вы обиделись за себя: Вы в своей книге ввели в оборот новые материалы, а писатель (в данном случае он выступает именно в этом качестве) Натан Эйдельман использовал их в романе. Простите, Илья Самойлович, что мне приходится в этой связи говорить об азбучных истинах. Опубликовав материалы, Вы, по буквальному смыслу этого слова, сделали их достоянием публики, в том числе и писателя Эйдельмана. Разумеется, если бы исследователь Н. Я. Эйдельман в своей монографии использовал эти материалы без ссылок на Вас, можно было бы говорить о нарушении этики. Но речь-то идет о романе. Уж не надо ли было, по Вашему мнению, вставить в комментарии от лица Е. И. Якушкина примерно такой пассаж: «Надеюсь, что через несколько десятков лет И. С. Зильберштейну удастся установить этот факт»?

В сноске же Вы обвиняете Н. Я. Эйдельмана в том, что он около 10 лет тому назад перепечатал как свою находку материалы, опубликованные С. К. Кравченко. А что же Вы-то, Илья Самойлович, 10 лет молчали? Почему сразу не вступились за честь коллеги? Каждый, кто не один десяток лет встречает то в том, то в другом нашем архивохранилище склонившегося над архивными делами Н. Я. Эйдельмана, понимает, что красть плоды чужого архивного труда Н. Я. Эйдельману незачем. Но таких людей десятки, а Вы позволили себе бросить тяжелое обвинение перед миллионами читателей, не знающих по собственному опыту, что такое архивная работа. Каждый, кто работал в архиве, знает, что порой легче найти документ, чем выяснить, не был ли он опубликован. Знает, что от подобных ошибок не застрахован никто. Это знаете и Вы. Знаете Вы также, что Н. Я. Эйдельман – труженик, не пользующийся услугами наемных выявителей документов. И все же позволяете себе удар ниже пояса. «Вот в какое нелепое положение может поставить себя человек, не выполняющий требования научной этики» (И. С. Зильберштейн).

Заканчивая это письмо, позволю себе выразить надежду, что Вы найдете мужество извиниться перед Н. Я. Эйдельманом, а в истории отечественной культуры И. С. Зильберштейн останется как талантливый исследователь, один из создателей «Литературного наследства», а не как автор оскорбительной, прежде всего для него, статьи.

Извините за резкость тона, но она вторична.

С уважением,

В. Б. Кобрин,

кандидат исторических наук, доцент кафедры

истории СССР (досоветского периода) Московского

гос. педагогического института имени В. И. Ленина

16/I–84

Слова «один из создателей» («Литературного наследства») подчеркнуты рукой И. С. Зильберштейна, на поле вынесен восклицательный знак.

Владимир Борисович Кобрин (1930–1990) родился в Москве, окончил исторический факультет МГУ (1951), после работы по распределению в городе Сталино вернулся в Москву и поступил в аспирантуру, в 1957–1966‐м – сотрудник отдела рукописей ГБЛ, кандидат исторических наук («Социальный состав Опричного двора»; 1961), с 1971-го – в МГПИ им. Ленина, доктор исторических наук («Землевладение светских феодалов и социально-политический строй России XV–XVI вв.», 1983). Благодаря научно-популярным работам имя его было широко известно, особенно в 1980‐е. Товарищ и ровесник Н. Я. Эйдельмана, оставивший о нем немало теплых слов (См.: Кобрин В. Кому ты опасен, историк? М.: Московский рабочий, 1992. С. 191–193).

Упоминаемая историком «разносная статья о публикации собрания сочинений С. Н. Марина» была известна не только адресату, невероятно от всей развернувшейся тогда истории выигравшему, но и всем, кто в середине XX века был связан с публикацией историко-литературных материалов. Речь о рецензии Зиновия Самойловича Паперного (1919–1996) 1950 года в «Литературной газете», где он жестоко высмеял изданный Государственным литературным музеем в конце 1948 года очередной том «Летописей» Гослитмузея, посвященный дворянскому поэту-сатирику С. Н. Марину (1776–1813). Объемистый том, в котором были собраны все дошедшие сочинения и многочисленные материалы о дворянском поэте, даже имя которого было ново для большинства