Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным - Тимоти Снайдер

Сталин был способен воплощать в жизнь свой выдуманный мир, но при необходимости – и сдерживать себя. Гитлер же с помощью способных соратников, таких как Генрих Гиммлер и Рейнхард Гейдрих, перешел из одного вымышленного мира в другой, забрав с собой немало представителей немецкого народа.

Только полное принятие сходства между нацистской и советской системами позволяет понять отличия между ними. Обе идеологии противостояли либерализму и демократии. В обеих политических системах значение слова «партия» было опрокинуто: вместо одной из нескольких групп, соревнующихся за власть, согласно принятым правилам, партия стала единственной группой, определяющей правила. И нацистская Германия, и Советский Союз были однопартийными государствами. Как в нацистской, так и в советской форме правления партия играла ведущую роль в вопросах идеологии и социальной дисциплины. Ее политическая логика требовала исключения аутсайдеров, а ее экономическая элита полагала, что определенные группы являются лишними или вредными. В обеих администрациях люди, ответственные за экономическое планирование считали, что в сельской местности проживает значительно больше людей, чем необходимо. Сталинская коллективизация убрала лишних крестьян из села и послала их в город или же в ГУЛАГ на работы. Если они умирали с голоду, то это не имело большого значения. Гитлеровская колонизация предполагала смерть от голода и депортации десятков миллионов человек[769].

Как советская, так и нацистская политическая экономия полагалась на коллективы, контролирующие социальные группы и изымающие их ресурсы. Колхоз, инструмент сталинской великой трансформации советского села с 1930 года, использовался немецкими оккупационными властями с 1941 года. В оккупированных польских, литовских, латвийских и советских городах немцы добавили новую форму коллектива – гетто. Городские еврейские гетто, которые изначально планировались как точки переселения, стали зонами изымания еврейской собственности и эксплуатации еврейского труда. На номинальную еврейскую власть в гетто, юденрат, обычно можно было полагаться в вопросе сбора «контрибуций» и организации трудовых бригад. Администрация гетто и колхозов состояла из местных людей. И нацистское, и советское государства строили огромные системы концентрационных лагерей. Если бы Гитлер мог, то использовал бы советские лагеря для евреев и других предполагаемых врагов, но Германия так и не завоевала достаточной территории Советского Союза, чтобы это осуществить.

Хотя инструменты местной эксплуатации выглядели одинаковыми (иногда они и в самом деле были одинаковыми), они служили разному видению будущего. В видении национал-социализма неравенство между группами было врожденным и желательным. Неравенство, существующее в мире, например, между более богатой Германий и более бедным Советским Союзом, должно было только усиливаться. Советская система после своего расширения принесла другим советскую версию равенства. Не существовало более драматичного плана, чем этот, а он был достаточно драматичен. Если советская система сталкивалась с номадами, она вынуждала их стать оседлыми; если с крестьянами, то вынуждала их поставлять государству продовольствие. Если она сталкивалась с нациями, то уничтожала высшие слои их общества путем кооптации, депортации либо ликвидации. Если на пути ей встречались уже состоявшиеся общества, то она требовала от них принять советскую систему как самую лучшую в мире. В этом особом смысле она была инклюзивной. Если Германия исключила большинство обитателей собственной империи из рядов равноправных членов государства, то СССР включал практически всех в свою версию равенства.

Сталин не меньше Гитлера говорил о ликвидациях и чистках, однако сталинское обоснование необходимости уничтожения всегда связывалось с защитой советского государства или продвижением социализма. В сталинском понимании массовые уничтожения не могли быть ничем иным, кроме как успешной защитой социализма или же составляющей истории о прогрессе на пути к социализму; они никогда не были политическими победами сами по себе. Сталинизм был проектом самоколонизации, который расширялся, когда позволяли обстоятельства. Нацистская же колонизация, наоборот, полностью зависела от немедленного и полного завоевания огромной новой Восточной империи, по сравнению с размерами которой довоенная Германия казалась бы лилипутом. Немецкая колонизация считала уничтожение десятков миллионов мирных граждан предварительным условием этого предприятия. На практике же Германия обычно уничтожала людей, которые не были немцами, тогда как СССР обычно уничтожал людей, являющихся советскими гражданами.

Советская система была наиболее смертоносной, когда Советский Союз не воевал. Нацисты же, напротив, до начала войны уничтожили не более нескольких тысяч человек. Во время захватнической войны Германия уничтожила миллионы человек быстрее, чем любая другая страна за всю историю (на тот момент)[770].

На огромном временном расстоянии мы можем выбирать, сравнивать ли нацистскую и советскую системы или не сравнивать. У сотен миллионов европейцев, которых коснулись оба эти режима, не было такой роскоши.

Сравнение между лидерами и системами началось в тот момент, когда Гитлер пришел к власти. С 1933-го по 1945 год сотням миллионов европейцев приходилось взвешивать, что они знают о национал-социализме и сталинизме, принимая решение, которое зачастую предопределяло их судьбу. Так было в начале 1933 года с безработными немецкими рабочими, которым довелось решать, за кого голосовать: за социал-демократов, коммунистов или нацистов. Так же и в то же самое время было и с голодающими украинскими крестьянами – некоторые из них надеялись на немецкое вторжение, которое могло бы спасти их от беды. Так было и с европейскими политиками второй половины 1930-х годов, которым надо было решить, присоединяться к сталинским Народным фронтам или нет. Эту дилемму в те годы остро ощущали в Варшаве, когда польские дипломаты старались сохранить равную дистанцию между своими могущественными соседями – Германией и СССР – в надежде избежать войны.

Когда Германия и Советский Союз совместно вторглись в Польшу в 1939 году, польским офицерам пришлось решать, кому они сдадутся в плен, а польским евреям (и другим польским гражданам) – бежать ли в другую оккупационную зону. После того, как Германия вторглась в Советский Союз в 1941 году, некоторые советские военнопленные взвешивали риск коллаборации с немцами и перспективу умереть с голоду в лагерях для военнопленных. Беларусской молодежи довелось решать, податься ли в советские партизаны или в немецкую полицию, пока их силой не принуждали пойти либо туда, либо сюда. Евреям Минска в 1942 году пришлось делать выбор: остаться в гетто или бежать в лес к советским партизанам. Командирам польской Армии Крайовой в 1944 году пришлось решать, попытаться ли освободить Варшаву от немцев самим или подождать советскую армию. Большинство выживших в украинском голодоморе 1933 года позже перенесли немецкую оккупацию; большинство выживших в немецких голодных лагерях 1941 года вернулись в сталинский Советский Союз; большинство выживших в Холокосте и оставшихся в Европе также испытали на себе коммунизм.

Эти европейцы, населявшие ключевую часть Европы в решающий момент времени, были обречены сравнивать. У нас, при желании, есть возможность рассматривать две системы в изоляции, но людям, жившим при них, довелось испытать наложение и интерференцию обеих систем. Нацистский и советский режимы иногда бывали союзниками, как при совместной оккупации Польши, а иногда у них как у врагов были похожие цели: например, когда Сталин решил не помогать восставшим в Варшаве в 1944 году и таким образом позволить немцам уничтожить людей, которые позже сопротивлялись бы установлению коммунистического режима. Франсуа Фюре назвал это их «враждующим соучастием». Часто Германия и Советский Союз подстрекали друг друга к эскалациям военных действий, унесшим больше жизней, чем политика каждого из государств забрала бы по отдельности. Партизанская война была главным поводом для каждого из лидеров подбить другого на дальнейшую брутальность. С 1942 года Сталин поощрял партизанские действия в оккупированной Советской Беларуси, зная, что это приведет к массивным карательным акциям против его собственных граждан. Гитлер же приветствовал возможность убивать «любого, кто даже смотрит на нас косо»[771].

Во время Второй мировой войны «кровавые земли» подверглись не одному вторжению, а двум-трем, находились не под одним оккупационным режимом, а под двумя-тремя. Массовое уничтожение евреев началось, когда немцы пересекли земли, которые СССР сам аннексировал только несколько месяцев тому назад, из которых он депортировал десятки тысяч людей всего несколько недель назад и на которых он расстрелял тысячи заключенных всего несколько дней назад. Немецкие айнзацгруппы сумели мобилизовать местную злобу за расстрел узников советским НКВД. Около двадцати тысяч евреев, уничтоженных в ходе этих оркестрированных погромов, были только малой толикой (менее 0,5%) жертв Холокоста. Однако именно наложение друг на друга советской и немецкой власти позволило нацистам пропагандировать собственное описание большевизма как еврейского заговора (где зоны идеологических интересов совпадали).