Наваждение - Екатерина Мурашова

Глава 28

В которой братья Полушкины выясняют отношения, Груша сводит счеты с жизнью, а Стеша строит плотину

Евпраксия Александровна никак не могла поверить своему счастью и одновременно считала его заслуженным ею и даже – само собой разумеющимся.

Все сбылось.

Старший, любимый сын живет в Петербурге, вращается в высших кругах, пишет в газеты, признан отцом, Владимиром Павловичем Мещерским (Евпраксия Павловна уж и не помнила его лица, но Николаша показал ей портрет и, она, показалось, – вроде бы вспомнила), и уже совсем скоро будет несметно богат, как и полагается такому выдающемуся человеку, каким всегда был ее Николаша… Насчет концессии по золоту Евпраксия Александровна поняла не до конца, признаваясь себе, что наступление такого огромного счастья попросту лишает ее большей части умственных возможностей, но на обдумывание всего этого еще будет время, а пока – можно наслаждаться самим присутствием Николаши, видеть его, слышать его голос, дотрагиваться до него, когда пожелаешь…

Николаша сидел на диване, положив длинные ноги на низкую скамеечку и лениво жевал крендель. Евпраксия Александровна смотрела на Николашу и не желала себе других занятий. Иногда мать и сын перебрасывались короткими, но полными значительности фразами, и оставались вполне удовлетворены текущей беседой.

Вася ворвался на анфиладу, как степной смерч. Казалось, он, как и принято у смерчей, вращается на ходу вокруг своей оси. Вокруг него взвихривалась пыль и опасное возбуждение. Схватив старшего брата за бархатные лацканы домашней куртки, он буквально сдернул его с дивана и едва ли не поднял в воздух.

– Ты… Ты…

– Васька, ты что, обалдел, что ли?! – заорал Николаша, уворачиваясь от маячившего перед ним перекошенного лица младшего брата. – Какая муха тебя укусила?!

– Я убью тебя! – выкрикнул Василий, отшвыривая от себя брата с видом до того свирепым, словно освобождал руки лишь для того, чтобы достать пистолет.

– Василий, остановись! – Евпраксия Александровна вскочила и прижала руки к груди. Видно было, что и она испугана внезапным гневом и кровожадностью мирного и до сей минуты вполне травоядного сына. – Объясни, что случилось!

– Ты – подлец! – Вася вытянул длинную руку и едва не ткнул Николашу пальцем в глаз. – Ты опозорил Любочку, много лет использовал ее из своих интересов и даже не дал ей ни одного из твоих имен. А ведь она когда-то спасла тебя! Змей многоликий! Ненавижу!

Николаша, видя, что гнев брата не утихает, поднялся на ноги и начал потихоньку пятиться к выходу.

– Вася! Николаша! Объясните мне! – взмолилась Евпраксия Александровна. – Что за Любочка?

– Речь, маман, идет о Любови Левонтьевне Златовратской, – издевательски поклонился в сторону матери Василий. – Она когда-то спасла Николашу от полиции, и, видимо, получила от него множество обещаний взамен. Доверившись его слову, отправилась в Петербург. Но что слово его?! Ваш сын совратил ее и много лет живет с нею во грехе, держа ее фактической наложницей. При том, что Любовь Левонтьевна образованна, умна, красива и преисполнена всяческих достоинств…

– А, так это младшая дочь Златовратских! – сообразила, наконец, Евпраксия Александровна. – Та девушка, которой ты делал предложение…

– Васька! – ахнул Николаша, до которого тоже многое разом дошло. – Ты делал Любочке предложение?! Я не знал, видит Бог, не знал! Она мне ничего не сказала…

– А что это изменило бы? – холодно осведомился Василий. – Ты бы сразу раскаялся и отослал ее мне в Егорьевск наложенным платежом? Ведь для тебя любой человек, пусть даже и любящий тебя, всего лишь вещь, выгоду которой можно исчислить… И это уже испробовали на себе и наша мать, и отец, который тебя вырастил, и Любовь Левонтьевна… О себе я не говорю…

– Василий! – строго сказала Евпраксия Александровна. – Я запрещаю тебе говорить с Николашей в таком тоне. И попроси извинения за свое безобразное поведение. Что же касается этой девушки, то она знала…

– Вы, матушка, более ничего не можете мне запретить, – с ужасной улыбкой на лице сказал Василий. – А вот что касается Николаши… Я думаю, что я немедленно попрошу у Веры Михайловой принять меня и…

– Погоди, погоди, Вася… И вы, маман, погодите… – Николаша выдавил из себя улыбку. Он должен вывернуться и не дать некстати сошедшему с ума братцу все разрушить. Надо собраться. В этом он всегда был талантлив, да и двойная жизнь в Петербурге многому его научила. – Я думаю, мы сможем договориться. Поверь, Вася, я действительно ничего не знал о твоих чувствах касательно Любочки. И, следовательно, подумать не мог, что должен с тобой об этом говорить. Но теперь, чтобы тебя успокоить, скажу: мы с Любой венчаемся немедленно после моего возвращения в Петербург. Это уже решено окончательно, и осталось только дождаться завершения всех договоров с концессией и золотом. Пойми меня правильно: женившись, я должен буду официально представить моему отцу, Владимиру Павловичу Мещерскому, свою жену. Ты согласен? Согласись и с тем, что он может и не одобрить мой выбор. Любочка Златовратская, как ты правильно заметил, преисполнена всяческих достоинств для нас обоих, но не такова она для светского петербургского льва – и это тоже легко сообразить. Зачем же мне рисковать? Пусть все бумаги будут подписаны, деньги вложены, дело закрутится – тогда уже никто не в силах ничего изменить, и, если отцу не понравится моя жена – что ж, это будет всего лишь его личное дело… Что ты теперь думаешь?

– Я думаю, что ты мне врешь, и все это только сейчас, от страха придумал, – с внезапной проницательностью заметил Василий. – Но это теперь уже значения не имеет. Потому что ты действительно обвенчаешься с Любовью Левонтьевной немедленно после своего, а точнее, нашего приезда в Петербург. Независимо от всех концессий и денег. А если ты этого почему-либо не сделаешь, то я тебя, брат Николаша, просто убью…

На веснушчатом лице Василия сверкнули белые, крупные, неожиданно хищные зубы. Евпраксия Александровна видела такую улыбку на лице младшего сына второй раз в жизни, и ни за какие коврижки не хотела бы увидеть ее в третий. Казалось, Николаша разделял ее ощущения. Он стоял перед Васей, который был выше его на полголовы, и медленно и согласно кивал. Губы его мелко дрожали.

– Господи, как же я ее ненавижу! – прошептал Николаша, когда Васины шаги затихли внизу.

– Кого, Любочку Златовратскую? – спросила Евпраксия Александровна.

– Да причем тут Люба! – с досадой воскликнул Николаша. – Софи! Эта безумная Софи Домогатская! Кто, по-вашему, рассказал обо всем Ваське? Разумеется, она! Только появилась и сразу же во все мешается. И все портит. Ненавижу…