Жизнь Гюго - Грэм Робб

Первым ответом Гюго на слухи о войне стал характерно символический поступок. Когда в Париже читали телеграмму Бисмарка, он устроил маленькую церемонию в саду при «Отвиль-Хаус»: посадил желудь (точнее, один из нескольких), который вырастет и станет «Дубом Соединенных Штатов Европы». «Через сто лет больше не будет ни войн, ни папы римского, а дуб будет высоким». Он оказался прав только насчет дуба.

Через три недели, 9 августа 1870 года, настало время активных действий:

«Пришли газеты. Война превращается в катастрофу. Ужасные новости. Проиграно три сражения – одно за другим, в том числе крупное, Мак-Магоном. Восемь тысяч французов попали в плен. Захвачено 30 пушек, 6 пулеметов, 2 знамени.

Я разложу все свои рукописи по трем сундукам и приготовлюсь отдаться в распоряжение долга и событий.

Шарль и все мои гости сегодня уезжают на Джерси. На Джерси есть телеграф, и Шарль узнает последние новости. Если нужно, он будет писать мне каждый час»{1254}.

Меньше чем за месяц войны Франция потеряла Эльзас и Лотарингию. Армия тренировалась в пустынях Алжира и не была готова применять тяжелую артиллерию и передвигаться по железным дорогам. Припасы находились далеко от линии фронта. Карт не хватало, и приходилось реквизировать их в местных школах. Постепенно становилось ясно, что превосходство французской армии сильно преувеличено. Луи Бонапарт с трудом сидел на коне, мучимый нерешительностью и камнями в желчном пузыре. Конец империи был близок, что еще не было абсолютной трагедией; но сохранится ли страна под названием «Франция»?

13 августа Гюго взял из банка 12 тысяч франков и приказал зашить 11 тысяч в свой жилет. В ту ночь он видел сон. Он встретился с Луи Бонапартом в подсобке магазина мадам Левер, брюссельской знакомой Огюста Бланки. «Он выходил. Я возвращался». Воображаемый спутник в его ссылке, брат-соперник и злое «второе „я“» выходил из маленькой темной комнаты, принадлежавшей замужней женщине… Скоро Франция будет приветствовать возвращение своего реабилитированного сына.

15 августа Гюго вместе с Шарлем, Алисой, Жанной и Жоржем, тремя горничными, Жюльеттой и ее племянником Луи Кошем уехал с Гернси. Гюго раздал всем итальянское лекарство от морской болезни. После необычно тяжелого пересечения Ла-Манша они рано утром следующего дня достигли Саутгемптона. Таможенник, за год до того написавший стихотворение в честь Гюго, пропустил их, не досматривая багажа. Они сели на поезд, доехали до вокзала Ватерлоо, перебрались на вокзал Чаринг-Кросс, сели в поезд, идущий в Дувр. 17 августа в 21.30 они приплыли в Брюссель.

Тем временем во французское посольство в Лондоне пришла телеграмма. В ней содержалась тревожная весть для министра внутренних дел: «Говорят, что Гюго сегодня покинул Гернси и переправился на небольшой остров Серкс [sic! – Г. Р.]. На самом деле он направляется в Байё». Виктор Гюго, говорилось в телеграмме, вел тайные переговоры с прусским агентом. Сорок тысяч предателей ждут в Байё, чтобы обер-лейтенант Гюго повел их на Париж{1255}. Интересно, что сведения сочли правдоподобными. В некоторых кругах произведения Гюго до сих пор казались намеренной попыткой подорвать французскую государственность. Даже в 1883 году автор памфлета «Виктор Гюго Малый» называл его немецким шпионом в области культуры{1256}. Тогда снова начался поиск козлов отпущения, который закончится делом Дрейфуса.

Гюго предстояло еще три недели ждать в Брюсселе. Он обсуждал будущее с другими ссыльными, оставлял инструкции для своих душеприказчиков, наслаждался радостями семейной жизни и пытался спасти средневековую башню, которую собирались снести. Детям снились страшные сны. Гюго решил закончить свою ссылку, если французов победят; но он собирался защищать Париж, а не империю. Он вернется как обычный гражданин и займет свое место в рядах Национальной гвардии: «Я буду счастлив разделить смерть с Парижем… а если народ не восстанет, я вернусь в изгнание».

Гюго отлично понимал, что он не будет «простым гвардейцем». Как и империя, он строил планы на случай непредвиденных обстоятельств, набрасывал речи и прикидывал возможные варианты будущего. Что бы ни случилось, он будет к этому готов:

«Диктатура. Я понесу ее бремя. Если меня постигнет неудача, я накажу себя, отправившись в вечную ссылку.

Если я добьюсь успеха, диктатура – преступление. Преступление не оправдывается успехом. Я совершу это преступление и сам вынесу себе приговор, и даже если я спасу республику, заявляю, что я покину Францию и никогда туда не вернусь»{1257}.

Гюго проводил политическое совещание со своим сверх-«я». Если ему повезет и он спасет родину (когда отечество было в опасности, оно имело обыкновение менять пол), один Виктор Гюго накажет второго Виктора Гюго за высокомерие – вступит в союз с матерью – и таким образом смягчит его образ в ретроспективе. Обнаружив искупительную силу своей «чудовищной, святой» ссылки{1258}, он полностью воспользуется ею. Наполеон III и Виктор Гюго, гонитель и изгнанник, сольются в одном супер-Гюго. Лучшей концовки для себя он придумать не мог.

31 августа 1870 года, очутившись в центре собственного урагана, он написал стихотворение «К возвращению во Францию». Оно было написано в новой строфической форме, точно воспроизводящей дыхание человека, который размышляет над сильнодействующими возможностями, которому не дает покоя одна и та же мысль, который отмеряет капли:

Qui peut en ce moment où Dieu peut-être échoue,DevinerSi c’est du côté sombre ou joyeux que la roueVa tourner?..

(«Теперь, когда Бог, возможно, беспомощен, кто скажет, в какую сторону повернется колесо – к радости или печали?..»)

Через четыре дня разносчики газет бегали по улицам с криками: «Наполеон Третий в тюрьме!» Французская армия сдалась при Седане, через восемнадцать лет и три месяца после государственного переворота.

Париж погрузился в молчание. Теперь ничто не отделяло орды пруссаков от столицы. На станции на площади Денфер в поезд до Бреста грузили ящики с надписью «Не кантовать!». Там были картины из Лувра. Национальную гвардию удвоили. Гюго записал в дневнике: «Сейчас спасти Францию – значит спасти Европу»{1259}.

4 сентября провозгласили республику и назначили временное правительство. В качестве уступки консерваторам главой его назначили генерала Трошу. Франция начинала выглядеть определенно «гюголиански». Почти все члены временного правительства имели тесные связи с изгнанником: Араго (Гюго дружил с братьями Араго с 20-х годов), Адольф Кремье (адвокат и друг), Фавр и Гамбетта (они выступали защитниками на судебном процессе против газеты Le Rappel), Пеллетан (друг с 40-х годов), Рошфор («третий сын» Гюго), Жюль Симон (крестный Алисы).

В три часа дня в Париж прислали телеграмму от Поля Мериса: «Немедленно привозите детей». То был условный знак. На следующее утро Гюго стоял у билетной кассы на брюссельском вокзале. Он попросил билет до Парижа. С ним был молодой журналист-республиканец по имени Жюль Кларети. Кларети заметил, что Гюго дрожит. «Я ждал этого мига девятнадцать лет», – объяснил Гюго. Потом он посмотрел на свои наручные часы, как будто хотел запомнить точное время{1260}; правда, в дневник он записал лишь стоимость восьми билетов первого класса до Парижа: 272 франка.

«В полдень, когда я собирался уходить, ко мне на площади Монне подошел один молодой человек и сказал:

– Мне сказали, что вы – Виктор Гюго?

– Да.

– Будьте добры, просветите меня. Я хочу знать, безопасно ли сейчас ехать в Париж.

Я ответил:

– Месье, там очень небезопасно, но поехать туда – наш долг».

В четыре часа того же дня поезд Гюго пересек французскую границу.

Часть четвертая

Глава 20. Грозный год (1870–1871)

С исторической точки зрения унижение Франции в битве при Седане имеет свою логику; оно олицетворяет неизбежную гибель режима, который тратил силы на поддержание образа, а не сути и который, как явствует из секретного донесения об официальных кандидатах на выборах 1868 года, душил «личную инициативу» и превратился в благотворительное учреждение для лизоблюдов и «денди»{1261}. С психологической точки зрения поражение под Седаном стало громадной катастрофой и полной неожиданностью. Поражение без чести. Отпали мишура и блестки.

Когда Гюго пересек границу, он находился всего в 70 милях от Седана. Поезд обгонял колонны усталых, измученных солдат; бледные, они шлепали по грязи. Гюго высовывался из окна вагона и кричал: «Да здравствует Франция!» и «Вы не виноваты!»{1262}.

В то же время в ста милях к западу к побережью в крошечном, неудобном экипаже направлялась женщина. Она притворялась пациенткой парижской психиатрической клиники, которая навещает родственников. То была императрица Евгения. Она кипела от ярости. Генерал Трошу перешел на сторону новой республики. Она надеялась вскоре вернуться.