Великий Ленин. «Вечно живой» - Владимир Поцелуев

Другой лидер «децистов» Н. Осинский заявил, что видит в постановке вопроса Лениным весьма опасную тенденцию. «Диктатуру пролетариата мы превратили в единоличную власть диктатора»[701].

Таким образом, выяснились две противоположные позиции в отношении диктатуры. Главное заключалось в том, за кем пойдет большинство, хотя, несомненно, приоритет и сила были за стоящими у власти, мнение которых было «в официальной резолюции ВЦИК одобрено»[702], т. е. законодательно закреплено.

Вседозволенность магистров «ордена меченосцев», расширение их привилегий вызывало недовольство рядовых, бескорыстных, глубоко идейных большевиков, которые все настойчивее говорили о разлагающем влиянии партийного барства на единство РКП(б). «Нам надо добиться того, – говорил на IX партийной конференции в сентябре 1920 г. А.И. Рыков, – чтобы каждый коммунист знал, что мы также по тому же суду отвечаем за свои злоупотребления, даже больше, чем спецы. Если каждый из наркомов вроде меня, членов ВЦИК будет знать, что также подсуден общим судом и также может быть посажен в концентрационный лагерь… то эта болезнь будет изжита на долгое время»[703]. И это заявлял член Оргбюро ЦК РКП(б). Что же ему мешало поставить этот вопрос на обсуждение высшего партийного руководства, требовавшего, к примеру, перед Пасхой от тамбовских губернских продотрядов «послать в Москву в адрес ЦК РКП(б) вагон гусей. Приказ был исполнен. Тамбовский комитет поступил точно так же, и члены партии и их родственники получили 30 пудов гусей»[704].

Остро критиковали неравноправие в партийных рядах Т.В. Сапронов, Е.Н. Игнатов и др. Делегаты приняли решение о создании комиссии для обследования «кремлевских привилегий». Партийная конференция приняла специальные решения, направленные на оздоровление партии: создать специальные органы печати для широкой публикации критики обюрократившихся парткомов; не допускать каких бы то ни было репрессий против инакомыслящих; прикрепить к первичным парторганизациям ответственных работников ЦК и ЦКК; предусмотреть ротацию партийных кадров; устранить неравенство в условиях жизни руководящих работников и рядовых трудящихся[705].

Через полгода Х съезд РКП(б) констатировал: централизация развивала тенденцию к бюрократизации партии и отрыву ее от масс; партия действовала по системе боевых приказов, привилегии становились почвой для злоупотреблений разного рода, выявились симптомы бытового разложения. Все это «привело к внутреннему партийному кризису»[706]. В то же время ежегодно собирались партийные съезды и конференции. Выборы в ЦК проводились на альтернативной основе. На съездах и конференциях в бурных дискуссиях обсуждались основные вопросы политики партии. Но все эти споры и критические предложения не влияли на принимаемые решения, большинством голосов неизменно одобрялась политика ленинского руководства.

Монополия РКП(б) на власть, сращивание партийных и государственных органов вели к партийной диктатуре, отождествлению ее с «диктатурой пролетариата». Идея «диктатуры пролетариата» предполагала, что субъектом власти является рабочий класс. Однако он даже не влиял на избрание партийных органов, особенно центральных, и не мог контролировать их деятельность. На Х съезде РКП(б) Ленин прямо заявил: «Мы после двух с половиной лет Советской власти перед всем миром выступили и сказали в Коммунистическом Интернационале, что диктатура пролетариата невозможна иначе, как через Коммунистическую партию»[707]. Более точно Ленин выражался ранее, в апреле 1906 г., повторив свое мнение и в октябре 1920 г.: «Диктатура означает… неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон власть»[708]. Ленин говорил о необходимости диктатуры большинства трудящихся над меньшинством буржуазии, что было явным парадоксом, попыткой скрыть основной метод ленинского партийного руководства.

Превращение партии в государственную структуру привело Ленина к изменению первоначальных взглядов на Советы. В «Детской болезни «левизны» в коммунизме» уже не Советы являются основой политической системы, а Коммунистическая партия. Советы же лишь «рычаг» партии для управления государством. По существу это был отказ от программного лозунга большевиков «Вся власть Советам!», с которым победила революция. Большевики привели Советы к власти – они же лишали их реальной власти.

Об этом напоминал П.А. Кропоткин в письме Ленину 4 марта 1920 г.: «Россия уже стала советской республикой лишь по имени. Наплыв и верховодство людей «партии»… уничтожили влияние и построительскую силу этого многообещавшего учреждения – Советов. Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты»[709].

Диктатура класса, трансформировавшаяся в диктатуру партии, на практике сводилась к власти узкого круга ее «верхов». Наверху партийной пирамиды Политбюро, Центральный Комитет определяли политику партии, принимали решения по множеству вопросов жизни страны и направляли их партийным комитетам. На местах решения и указания партийных комитетов подлежали исполнению государственными органами. «И сколько бы ни говорили об избирательном праве, о диктатуре пролетариата, о стремлении ЦК к диктатуре партии, – говорил Т.В. Сапронов на IX съезде РКП(б), – на самом деле это приводит к диктатуре партийного чиновничества. Это факт»[710].

Фактом было и то, что диктатура партии приводила не только к «диктатуре партийного чиновничества», но и к диктатуре «отдельных лиц». Это не противоречило официальной позиции большевистского вождя. «…Никакого принципиального противоречия между советским (т. е. социалистическим) демократизмом, – писал Ленин еще в 1918 г., – и применением диктаторской власти отдельных лиц нет»[711].

Так в условиях Гражданской войны внедрялась командно-административная система партийно-государственного управления номинально Советской России. Сама революция формировала тип руководителей, воспитывала их на культе силы, среди которых, по мнению Л.Б. Красина, господствовали «всезнайство и презрение к какому-либо вообще знанию и в еще большей степени специальному умению». Они привыкли к тому, что их бросали на любой участок, на какие угодно должности, при этом критерий оценки их деятельности был один: «рассуждать некогда, как сделаешь, так и ладно». Отсюда постоянно крепнувшее чувство всесильности и вседозволенности. Для таких руководителей становилась приемлемой только такая модель управления, при которой главной являлась «роль каких-то генеральных установщиков и инструкторов, по дудке которых должны плясать все производственные органы и отдельные министерства»[712]. Классовая приверженность, партийный диктат и беззаконное насилие становились определяющей чертой мировоззрения ставших у власти сверху донизу.