Книга Предтеч - Александр Шуваев

Я сам не заметил, как оказался на ногах, а она потом рассказывала, что у меня было страшное, как у припадочного, стянутое судорогой лицо, и я секунд десять порывался куда-то такое, чтобы кого-нибудь убить. Уже потом, когда я опомнился, она между прочим сказала:

- Ты уж пожалуйста никого не убивай, "блины" там или не "блины... Тебе самому дороже обойдется, ты это, если что, мне оставь.

Это она права была. К сожалению то, что я натворил, необратимо, - по крайней мере, - на пути войны и неукоснительного искоренения. Будем жить, как живется, и пусть по крайней мере в нашем присутствии все цветет, и пусть этого присутствия будет как можно больше.

ДЕМОНОЛОГИЧЕСКОЕ ЛИЦО ЛИНГВИСТИКИ

(Предисловие к монографии "Место так называемого "безусловного

программирования" в структуре проблемы искусственного интеллекта".

Тезисы)

Нам некуда деться от собственного тела со всеми присущими ему достоинствами и недостатками, с данными всем здоровым людям возможностями его. Точно так же никуда не денешься от того, что буквально ВСЕ эти возможности можно считать познавательными возможностями: некогда, и было это совсем не так уж давно, и расстояния и вес предметов определялся способностью человека преодолевать то и другое. Одному - близко, а другому - недоступная даль, и это в самом деле, по-настоящему. Расстояние, как функция физической силы человека. Положение это, разумеется, нельзя назвать трагическим, но оно, безусловно, драматично: человек в процессе познания НЕ МОЖЕТ обойтись без посредничества собственного тела, как инструмента познания, и, как всякому инструменту, ему присуща своя мера аберрации. Часть этих аберраций присуща отдельным людям, часть тем или иным группам людей, вроде отдельных наций или цивилизаций, часть - присуща человечеству, как виду, и коррекция в данном случае возможна, увы, только при взгляде извне. Мало этого, существуют особенности поведения, которым дети обучаются от родителей, но при этом такие, что родители НЕ МОГУТ НЕ ОБУЧИТЬ им свое потомство, задавая, таким образом, новые рамки человеческой способности к познанию, и только немногие, ценой колоссальных усилий способны выйти за эти жесткие границы, в той или иной мере раздвинуть их. Здесь мы сталкиваемся с извечным противоречием: уже имеющиеся возможности, навыки, знания, позволяют выжить и в той или иной мере процветать в существующих условиях, но тяжким грузом, как пушечное ядро на ногах каторжника, виснут на нас при любых попытках из этих условий выйти.

У всех вещей, сколько ни есть их на свете, имя является неотъемлемым атрибутом в той мере, в которой вещи эти соприкасаются с человечеством, потому что вне имен нет общения и любое людское сообщество рассыпается, как куча песку. Замкнутость мышления на именах и системах имен есть неизбежная дань, которую человечество платит самой возможности вербального общения, потому что однажды дав имя вещи, однажды условившись, что ЭТО - называется именно так, люди помещают это имя среди имен, создают отношение нового имени со всеми прежними, и через короткое время отношение между именами неизбежно начинает восприниматься, как отношение между предметами. И если вещи по заблуждению или же по злому умыслу дано ложное имя, у всех, кто слыхал его, сложится то представление, которое будет в той или иной мере ложным. Человек может на собственном опыте выяснить, как обстоят дела на самом деле, но для того, чтобы быть понятым, в жертву понятности будет пользоваться ложным именем и тем распространять ложь, и это будет продолжаться до тех пор, пока имя не сотрется, потеряв изначальный смысл и слившись с тем, что оно действительно обозначает. Процесс не быстр и не легок даже для отдельных имен, но положение многократно усугубляется, когда речь заходит о целых системах подпирающих, обуславливающих друг друга, замкнутых друг на друга имен. Когда на те или иные темы в пределах данной системы имен НЕВОЗМОЖНО сказать иную правду, нежели та, для которой предназначали ее именитые или же вовсе безымянные составители. Примеры у всех на виду, но не осознаются таковыми, и это парадоксальным образом только подтверждает справедливость сказанного. Попробуйте на любом европейском языке описать такую прекрасную, необходимую и ценную вещь, как физическая любовь: у вас получится либо похабщина, у иных литераторов включающая в том числе то, что называется площадной руганью, либо лишенное какого-либо эмоционального содержание описание физиологического процесса в терминах этакого медико-околонаучно-прилатиненного плана, либо манерная жвачка, невнятная и запутанная от слащавых иносказаний, - возьмите любой дамский любовный роман, убедитесь сами. На протяжении веков патроната христианской церкви, и, опосредовано, христианской морали, из всех этих языков способность такого рода описания была СТИХИЙНО но и вполне ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННО вынута, демонтирована, а какой-либо возврат к корням совершенно невозможен, потому что некогда бывшее - осталось в прошлом, и стало либо совершенно непонятным, либо приобрело значение вульгаризмов, и заслуженно, поскольку оставалось неизменным, когда остальные группы имен развивались и приобретали новые оттенки. Другой широко распространенный пример - это всякого рода "канцеляриты" всех народов и эпох, относя сюда же близкие по назначению эпистолярные жанры сословных обществ и "газетный" стиль в странах с тоталитарным режимом. В рамках ПРЕДНАЗНАЧЕННОГО для этого набора имен и формул (а это именно формулы, закосневшие и вовсе не обозначающие слов, из которых состоят: чего стоит хотя бы пресловутое "милостивый государь" - по отношению к человеку, которому предполагается дать пощечину) НЕВОЗМОЖНО сказать ничего иного, потому что это будет либо не понято, либо не принято. В этом случае в системе слов совершенно отчетливо отражена иерархическая конструкция всех и всяческих канцелярий, вовсе не нуждающихся в какой-либо правде кроме той, что "для служебного использования". В качестве примера предельного развития таких тенденций можно привести описанный Оруэллом "новояз", на котором супротив режима сказать что-либо попросту невозможно. Тенденция эта, таким образом, была замечена достаточно давно, но в данном случае речь идет не о тенденции, а о том только, что явление "лингвистической аберрации" носит универсальный характер: если и не все, то большинство наших представлений носит отпечаток особенностей мышления тех, кто во времена оны создавал систему имен для описания того, что в реальности проявило себя, может быть, только сегодня. Слова громоздятся на слова, соединяются со словами, слова цепляются за слова и то, что какой-то камень был уложен неправильно, становится видно потом, когда заметной становится кривизна всей стенки, и безнадежно опаздывают попытки что-либо исправить. А ведь мы, став "животными общественными", мыслим в значительной мере тоже словами! В наших умах, в наших душах так или иначе нагроможденные постройки из ЧЬИХ-ТО слов становятся НАШИМИ мыслями, заставляя нас понимать - так, чувствовать - так, действовать так, а не иначе. В нашем собственном мозгу помимо нашей души под видом систем имен обитают, по сути, осколки душ всех безымянных составителей общепонятного языка. Так вирусы из числа не самых одиозных живут себе в клетке и особо не хамят.