Цвингер - Елена Костюкович

С чего Ульрих так настаивает, чтоб я дистанцировался от Бэра? Он тоже ревнует? Ну, все на этом свете всех ревнуют. А вдруг… А вдруг ему взбрело в голову, что я Бэру не просто сотрудник? Да нет, что за бред, нереальная гипотеза! Бред! Хотя… в этой нереальной гипотезе как раз имелось бы объяснение, почему я во всех случаях защиты и совета у Бэра ищу. Бэрово присутствие мне придает спокойствие и уверенность. Нет, куда, слишком невероятно! Хотя… Вдруг Ульрих думает, что Бэр и Люка могли быть знакомы? Они почти одногодки. Приблизительно. Полно, да каким же образом? Люка жила в Киеве, Бэр в Англии-Польше-Израиле. Но дело-то было на фестивале в Москве? Интересно, приезжал ли тогда Бэр на фестиваль? Вряд ли. Он в Москву не завзятый ездок. Кстати о Москве!

— Ульрих, Бэр в любом случае быстро уедет из Франкфурта. Он уедет по совершенно другой причине. Он отправится в Россию хоронить Александра Яковлева!

— Что ж ты мне не говоришь, что Яковлев умер? Эх. Был приличный человек. Высказывался против ввода войск в Прагу, выступал против националистов. А я с ним знаком. Встречался в Канаде. Вспоминаю с удовольствием. Очень жаль, что Яковлев умер. Отчего?

— Не могу сказать, Ульрих. Я сейчас в таком напряжении, что как бы самому не помереть. Извини. Пошутил. Мне тут новый документ от Плетнёва подкинули.

— Какой новый?

— Старый то есть. Эссе о королеве Елене. В гостинице в чемодан.

— Одним больше, одним меньше. Болгарская работа… А про Бэра, да, логично! Когда узнает Бэр, что Яковлев умер, он и поедет в Москву. Но только ты не говори Бэру про свои дела. В этих путаных твоих приключениях не могу разобраться даже я. Вот найдем объяснение, тогда и расскажем все.

— Ладно, Ульрих. Будем ждать. К завтрему, может, само как-нибудь растопчется.

— Теперь, Виктор, дальше. Я думаю, Мирей уехала куда-нибудь отдохнуть от всех вас. Проверим рейсы. У меня еще кое-кто жив и на ходу. А ты сосредоточься. У тебя сегодня, кажется, трудный день.

— Еще б не трудный. Раз — радио. Два — выступление на телевидении. В моем сморкатом состоянии просто мечта… Три — съемка в кино.

— И четыре, ватрухинский аукцион. Будет объявлен завтра. Насколько я понимаю.

— Тут два аукциона. Дело с архивом Оболенского тоже, я чувствую, из очень спокойного превращается в аукционное.

— Два аукциона. И еще гора забот, которые я отсюда не могу разглядеть. Ты не имеешь права уезжать из Франкфурта, бросить все, оголить фронт. Попроси друзей в Милане позвонить в отделы хроники. Пускай твои журналисты узнают и в полиции, не поступали ли сигналы в эти дни.

— Я уже попросил.

— Хорошо. Когда увидишься с Бэром в пять часов — скажи ему про Яковлева. Он, вероятно, двинется в Москву не откладывая. Потом перезвони. А я тем временем продолжу обдумывать головоломку. Вечером мы свяжемся. Я сообщу, что я надумал. И как я предлагаю действовать.

Бережет, стережет меня. Командует, повелевает мной. Вот так когда-то из Парижа увозил. Сейчас удерживает вдалеке от Милана, от опасности. Видно и сегодня, какую силу Ульрих представлял собой в золотые годы: супермен, управитель, ревнитель и огородитель.

— Ну пока. Да, смотри меня, Ульрих, по ARD из Кельна! Меня будут передавать нынче вечером или завтра утром.

— Ты что, в копелевском форуме что-то затеваешь?

— Да нет. Это совсем не связано с архивом Копелева. Наоборот, любимая твоя стихия, перебежчики, шпионы… Если, конечно, доеду до места. Билеты Мирей напечатала и ткнула в чемодан, но теперь я не нахожу, куда запропастились…

— А ты в правильном чемодане смотришь, Виктор?

— В каком правильном? Неправильном? Не понимаю, что ты хочешь… Господи, а ведь ты прав! Варнике! Как ты разгадал издалека!

— Хорошо тебя знаю.

— Я от недосыпа охренел. Копался в чемодане, но в Бэровом. Сразу вынулась рукопись моя, то есть Плетнёва… вот я и подумал — там рукописи лежат, где должны билеты быть? А это я сам, в Мальпенсе, от клошара, от лжеклошара в Бэров чемодан, в карман чемодана впихнул. Ну, значит, посмотрим теперь в моем чемодане… Ага, билеты. Мама! Поезд через двадцать минут! Перезвоню, как смогу. Держись, старичина.

Дребезжит старорежимная звонилка у кровати. Это Курц извещает, что такси внизу. Виктор выскакивает сломя голову. Резервные двадцать минут до поезда просвистаны. Теперь уж не попасть в аптеку — только если чудом успеть на месте, до выступления. На выходе Курц сует Виктору в руку распечатку. Из жанра Курцевых подарочков. Долгожданное, от Мирей? Расписание наконец?

Нет! Какая-то рассылка, макулатура.

В левой руке, дабы не потерять, билеты и Мирейкина инструкция. Итак, я должен быть в Кельне к тринадцати на «Немецкой волне» об архивных находках. Потом интервью на «Транс Тель». Туда обещали привезти в секретной машине Серафима Ватрухина. Потом обед на водокачке с Глецером, Федорой, российскими кинематографистами — для юбилейного фильма о Плетнёве. Водокачка, самый шикарный в городе ресторан, найти нетрудно, отовсюду видно, говорила Мирей. Сказать две или три фразы и мчаться. На Бэрову презентацию, которая на ярмарке в шесть тридцать, и надо быть.

Гутен таг, мне срочно Хауптбанхоф.

Добежал до вагона. От задыхания саднило в и без того огнедышащей шее. На мягкой лавке, протирая очки, просмаркивая нос, стряхивая воду с плаща, Виктор попал взглядом на соседскую газету. В Ираке начинается суд над Саддамом… Этого не хватало! Исламские экстремисты остервенеют еще в сто раз! Вот прямо сейчас, ей-ей, раскаленные от злобы моджахеды бегают по выставке и караулят меня… Еще активнее они Бэра, конечно, ищут.

Бэр сядет в четыре тридцать. В шесть он на ярмарке.

Это даже любопытно: крестовый поход янычар. Охота мусульманской гвардии на Вечного жида. Тьфу, тьфу, не сглазить. Бэр неуязвим. Неуязвим для опасностей. Добро пожаловать, моджахеды! Зубки у вас на Вечном-то жиде обломаются.

Зачем все же Курц дал бумажку. Не до бумажек. Мне выступать. Продумаю выступление.

За окном дрок, лиловый вереск и домики. Темные облака. Почему? Буря, не иначе, шумела рядом и взметнула в воздух пласты земли.

С чего же я начну на радио? Сольное выступление, я сам себе ведущий. Название «Скаут архивов». Ну ладно, я — скаут. Понадобятся хохмы, заготовки, репризы. Йес, плиз. Есть реприз.

Ну, для начала скажу им: главное для архивиста, во-первых, не быть аллергиком. Во-вторых, уметь сортировать информацию и отбрасывать восемьдесят процентов, то есть бороться с переизбытком. И в-третьих, уметь додумывать, то есть бороться с недостатком.

Еще скажу: не верьте, будто документ сам за себя поет. Он, конечно, поет, но он поет на непонятном языке. Честь и слава тому, кто сделает так, чтобы этот язык стал внятен. Как только документ попадет в контекст, он откроет рот и послышится громкий его рассказ.

А бывает ли, что документ вопит не своим голосом? Бывает, бывает. В ненатуральной компании, в неправильном контексте.

Архивы обольстительны и опасны, скажу. Они могут осыпать золотым дождем, могут и затянуть в болото. Расскажу одну из версий, как обнаружили, кто скрывался под псевдонимом Абрам Терц. Искали автора книги, запрещенной в СССР. Никто не знал, что это был литературовед Андрей Синявский. И это якобы удалось рассекретить по одной детали: он вставил в текст, что-де «больной Ленин в Горках ночами выл на луну». Цитата из медицинской карты Ленина, а она хранилась в партийном архиве. Взяли список пользователей архивной папки — вычислили Синявского!

Схватили, засадили. Так мстят архивы.

Научно-технический прогресс многое поменял. О да. Сегодня я пессимистичнее, чем был в молодости, потому что средства дезинформации стали мощнее. Однако и оптимистичнее, ибо что-либо истребить в эпоху интернета невозможно. Единственный на свете экземпляр второй книги «Поэтики» Аристотеля можно было сжечь в восьмидесятом. Но не сейчас, по прошествии двадцати пяти лет.

Что угодно найдут в стертом файле, отсканируют, вывесят. И кто-нибудь когда-нибудь кликнет. По «Гуглу». Или наугад. Рано или поздно на либеральный диссидентский текст напорется, при подборе порнофото, неискушенный «бритоголовый». И — бац! — вдруг, скотина, впечатлится? Задумается? На планетарных просторах плевел кое-какие добрые злаки выживают…

Перейти к технике нашей работы. А, нет, сначала про цель. Цель — чтобы мировые издатели, европейские и т. д., без грантов, матрешек, притопов-прихлопов-прилепов, по собственной воле издавали, рекламировали и продавали через настоящие магазины книги, составленные нами. (В общем, надо будет сказать в подобном роде нечто.) Чтобы наши книги не оказывались, под фанфары фондов «Россика» или «Руссико», надетыми как горшки на художественно сплетенный тын в российском стенде, где слышатся и не слышатся «Подмосковные». В очередном дальнем торце выставки.