Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

Здесь же мистер Джан отдал распоряжение начальнику местного воинского гарнизона — к утру подготовить нам взлетную полосу, для чего убрать все крупные валуны, сбросив их в реку со взлетно-посадочной полосы длиной в 1000 и шириной в 30 метров, а также доставить с аэродрома Суйнин тонну бензина для заправки. На ночлег нас разместили в общежитии китайских офицеров местной стрелковой дивизии, напоминавшем большую юрту монгольских скотоводов: круглый шатер диаметров более 30 метров, напоминавший цирк шапито, приезжавший в Ахтари. В центре шатра имелся круглый стол, метров шесть в диаметре, вокруг которого была устроена общая скамейка. Над столом висел тусклый керосиновый фонарь. Вдоль стен шатра, по всему периметру были отгорожены маленькие комнатки, меблированные полутораспальными кроватями с дверью, ведущей в центр зала без потолка.

Как выяснилось, все офицеры стрелковой дивизии, жившие здесь, отправились на ночлег в город, а их обслуживающий персонал — денщики и слуги, предложили нам свои услуги. Мы умылись, помыли ноги и сели за круглый стол для ужина. Это происшествие было весьма интересно тем, что мы могли изнутри познакомиться с организацией быта среднего китайского офицерства. Ужин был прост. По принципу «Чефань» — отварной рис с мелко порезанной жареной свининой и чай — «Цха».

После еды мы отправились по своим комнаткам, и только войдя в них, обратили внимание на то, что с трех сторон койки, покрытой дешевеньким травяным матрасом и одеялом с двумя небольшими подушками, вмонтированы зеркала. Как позже нам объяснили, это устроено для того, чтобы «поддать сексу»: китайский офицер должен иметь возможность видеть себя и свою подругу в интимные моменты. Оказалось, что зеркала были укреплены не даром. Не успели мы заснуть, как в общем зале загудело множество голосов. Особенно шумели лакеи-бои. Дверь моей комнаты распахнулась и лакей предложил: «Мистер, мадам Ю». Мэр города Найнина прислал девушек из увеселительного заведения для развлечения русских летчиков. Девушки очень обрадовались, по словам лакея, возможности заработать деньги. Но наша мораль обязывала, да и уровень китайской санитарии и гигиены не внушал ни малейшего доверия и мы, поблагодарив, отправили девушек в их заведение. Не скажу чтобы это обрадовало всех наших летчиков, некоторые из которых громко роптали в мой адрес: «Опять отказывает! Можно было бы раз и попробовать!».

Наутро, мы увидели, что речная отмель, где стояли наши самолеты, буквально усыпана примерно тремя тысячами китайских солдат, которые заканчивали очистку от валунов и выравнивание взлетно-посадочной полосы, которая была уже практически готова. Подкатил бензозаправщик с аэродрома Суйнин, машина с бочками бензина, к которым приспосабливался насос, наподобие пивного. Мы заправились и благополучно взлетели, вскоре приземлившись на аэродроме в Суйнине. А уже 22 января наши самолеты запрыгали по поверхности аэродрома Гуаньба, с которого мы, казалось, летали всю жизнь. Так закончился наш бросок на Юг, едва не стоивший жизни летчикам всей эскадрильи, абсолютно бессмысленный с военной точки зрения, зато очень интересный с познавательно-туристической, позволивший прилетевшему раньше нас в Москву Степе Супруну добавить к своему титулу короля летчиков-испытателей еще и титул покорителя японской истребительной авиации. Наши борзые газетчики сразу же «раскатали» эпизоды его очередных былинных подвигов в небе Юга Китая. А погиб Иван Розинка, о котором никто и словом не вспомнил. Впрочем, к этому нам было не привыкать — в России славу стяжали почти всегда запланированные герои на костях молчаливых солдат, вот уж, воистину, бывших, по словам Наполеона, навозом истории. Эти прекрасные люди не были навозом, но относились к ним именно так.

Вместе с нами на Юге Китая побывала бомбардировочная эскадрилья капитана Зотова из города Белая Церковь, вооруженная «СБ»-средними бомбардировщиками. Судя по рассказам «бомберов», среди которых были три полностью китайских экипажа, они летали, избегая встречи с истребителями, ночью и в плохую погоду, днем же прятали свои машины в пещерах возле аэродрома Гуйлин. Эта эскадрилья активно бомбила скопления войск противника в районе бухты Пат-Хой, недалеко от города Кантона. Особенно живописно рассказывали «бомберы», с которыми приходилось встречаться, о геройских ударах по японским крейсерам, несколько из которых было потоплено. А мировая пресса ответила на эти геройские рейды ужасным шумом, по поводу гибели нескольких французских кораблей, которые ловили морскую капусту в районе бухты Пат-Хой и были потоплены китайскими бомбардировщиками, что очень испортило отношения Китая с одной из ведущих европейских держав. Словом, наломали дров и нарубили капусты. Батицкий, которого я посетил после появления в Чунцине, сидел, взявшись за голову, и сообщил о начале дипломатической войны. Китайцы, еще недавно так гордившиеся своей бомбардировочной авиацией, сейчас утверждали, что вообще не имеют бомбардировщиков.

Наступил кратковременный отдых в Чунцине. Срок командировки приближался к концу, и мы писали наградные листы на летчиков и техников, совершивших боевые подвиги в борьбе с японскими агрессорами. Чтобы не отвлекаться по этому поводу позже, хочу сразу сказать, что никто из бравых пилотов нашей лихой эскадрильи никаких наград не получил. А ведь еще год-два назад наверняка прокалывали бы гимнастерки под винты орденов. Но мы то ладно, а вот Иван Карпович Розинка действительно погиб геройски, уж его то семье могли вручить, как слабое утешение, кусочек металла, покрытого эмалью. О порочной системе торговли орденами, которая существовала от Гражданской до Афганской войн в нашей армии, известно мало. Например, в Афганистане нередко награждали в зависимости от тяжести ранения — чтобы получить Красную Звезду, рекомендовалось потерять руку или ногу, я еще об этом расскажу. Так, что потомкам советую не засматриваться на биографии признанных героев, а больше нести цветы к братским и безымянным могилам. Такой безнаградный конец нашей командировки я объясняю несколькими причинами. Во-первых, к началу войны интернационалистический пыл нашего руководства стал угасать. Уже десятки лет мы, как в прорву, посылали, нередко теряя, лучших людей и лучшую технику в пожар мировой революции, но он не только не разгорался от жертв, приносимых на ее алтарь, а заметно угасал. Франко задавил Испанскую Республику, в Китае коммунисты продолжали оставаться, практически, на задворках политической авансцены. А жизнь показала, что не до жиру, быть бы самим живу. Наша огромная армия с колоссальным трудом и потерями, иногда впадая просто в отчаяние и демонстрируя образцы глупости, невиданной даже во времена крепостнической царской армии, сумела почти за полгода едва справиться с крошечной финской армией, организованной по-европейски и хорошо подготовившейся к войне в зимних условиях. Вину свалили на Ворошилова, и наркомом обороны стал маршал Тимошенко, который смотрел на все, делавшееся при Ворошилове, скептически, в том числе и на посылку авиации в Китай. Так что ветер переменился. А рецепт, прописанный одним из военных «гололобых буйволов» — маршалом Тимошенко Красной Армии, был прост: по возможности больше людей постричь налысо, за чем следили с фанатической ревностностью, и загнать, даже офицеров-летчиков, в казармы. Так мы остались без наград.

Впрочем, не все. Степа Супрун, всегда тонко чувствовавший обстановку и появившийся в Москве раньше всех, по его рассказу, побывал даже на даче Сталина, в районе подмосковного Перхушково, и вместе с самим вождем и другими членами Политбюро попивал чаек с вареньем, живописуя метеоритные трассы своего пушечного истребителя, без разбору разящего японцев в китайском небе. Степе присвоили звание Героя Советского Союза, а его приятелю и адъютанту, а также верному собутыльнику Косте Коккинаки выдали орден Красной Звезды. Наши же наградные листы маршал Тимошенко не стал передавать в наградной отдел Верховного Совета СССР, заявив, что хватит барахла, которое мы привезли. Это, видимо, была информация кого-то из наших прославленных асов. Конечно, если бы этим бумагам можно было приделать «ноги», и на дачу Сталина, охраняемую «синеголовыми», поступила надлежащая информация, то дело могло бы обернуться по другому.

Бог с ним, с наградами лично для себя, но за ребят было обидно, и после возвращения домой, я решил побывать у Супруна и Коккинаки, напомнить о людях, которых, уж не знаю, считали ли они боевыми товарищами. Но как никак Степа был членом правительства. И я пошел к нему по указанному мне адресу, в сером доме с левой стороны улицы Горького, если спускаться к Манежной площади. В трехкомнатной квартире, весьма бедно меблированной, я застал его мать и сестру. Мать, разговаривавшая по-украински, в агрессивном сельском стиле, знакомом мне по Кубани, стала удивляться, что я не знаю о пребывании Степана на аэродроме в Щелково, где он живет постоянно и в Москве почти не бывает. Я сел на электричку и поехал в Щелково. Приехал к вечеру. Степана дома не было, но ждать долго не пришлось. Подкатила «эмка», за рулем которой сидел наш доблестный «ас». Мы тепло поздоровались и поднялись в трехкомнатную квартиру Степана, меблированную целой батареей пустых бутылок, в основном из под вина и коньяка. Не приученный с детства к отечественной традиции, Степан не признавал водку. Эту его особенность я знал еще по Китаю. На голом, покрытом газетами столе, мы распили бутылку кислого вина, которую нечем было закусить. Из мебели еще можно было отметить двухспальную металлическую кровать и дермантиновый диван. Я сообщил Степе, что ребята обижаются: прошло уже несколько месяцев после нашего возвращения из Китая, а о наградах ни слуху, не духу. Хотя он сам получил Героя.