Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

Коля Кузьмин сбил еще одного противника, атаковав его из нижней полусферы, под живот, как раз когда японец пытался атаковать наш самолет в самом уязвимом положении. Недаром говорят: «не рой другому яму». Воздушный бой над аэродромом Лючжоу разгорался. Китайские летчики, потеряв один самолет, опустились на высоту до ста метров и крутились там вокруг аэродрома, наблюдая как мы ведем бой. Первая группа японцев из нижнего яруса, видимо, расстреляв патроны и израсходовав горючее, собралась в стороне от аэродрома и ушла на восток. Они действовали четко и дисциплинированно следуя командам, передаваемым по радио. Им на смену подошла новая десятка истребителей, которая взялась за нас со свежими силами, предварительно сбросив на поле аэродрома подвесные бензобаки. Японцы воевали грамотно, не числом, а умением. Их было, примерно, в три раза меньше, но благодаря правильному тактическому рисунку боя и фактическому неучастию китайцев в нем, нам приходилось довольно туго. Впрочем, и наши ребята распалились. Двойной атакой Кости Коккинаки и Саши Михайлова был подожжен еще один японский истребитель, а мы пока обходились без новых потерь. Бой длился уже около сорока минут, достаточно для того, чтобы летчик успел сорок раз вспотеть и высохнуть, когда стало ясно, что противник, потерявший четыре самолета, начинает выходить из него. Преследовать японцев мы не стали, и горючего оставалось маловато, да и особого желания не возникало, если говорить честно.

А где же был наш славный ас Степа Супрун, сидевший за ручкой управления довольно мощного пушечного истребителя И-16, последнего слова советского самолетостроения? Его в бою никто из летчиков, в нем участвовавших, как-то не заметил. А ведь мог бы задать, пронесясь грозным метеором, японцам такого перцу своими двумя пушками, калибра 23 миллиметра, как не раз грозился на земле. Оказалось, что Степе московская квартира, почетные звания и наименования, привольная холостяцкая жизнь, бутерброды с икрой были как-то дороже боевой славы. И потому случилось так, что к нашему взлету по команде «Тимбо» Степан и его ведомый, Яша Мороз, прекрасный человек и мой приятель, опоздали и взлетели только тогда, когда воздушный бой был уже в полном разгаре и японцам было не до пары стартующих истребителей. Пока «Ишачки» набирали высоту в отдалении от аэродрома, да разворачивались, высматривая противника, прошло примерно с полчаса. Очевидно, увидев, что японцы потихонечку сворачиваются, Степа решил показать свою большую удаль, но не зная тактики японцев, стал подходить к месту событий на большой высоте, где и наскочил на японские истребители прикрытия.

Пара японских истребителей, без всякого уважения к члену советского правительства, долго гоняла Степу, а Яша как утверждал он сам, пытался его защищать. Во всяком случае, факты были таковы: самолет «аса» получил тридцать одну пулевую пробоину в фюзеляже и плоскостях, а восемь пуль ударили в броневую спинку, прикрывающую летчика сзади, что означало — японский истребитель свободно заходил Степану в хвост и бил его, как хотел. Это, конечно, было удивительно для такой грозы садов и огородов, как Степа Супрун.

После посадки, потрясенный Яша Мороз рассказывал о всех перипетиях спасения им прославленного аса. А Степа был смертельно бледен и на диво молчалив. Через несколько дней на наш аэродром, уже в Гуйлин, куда мы ретировались из Лючжоу, прилетел главный военный советник в Китае Качанов-Волгин и после короткой беседы со Степой, никому ничего не объясняя, посадил его в самолет и увез в Чунцин. Вместе с прославленным асом, спасавшим свою драгоценную жизнь, улетел и командир нашей эскадрильи Гриня Воробьев, в глазах которого после встречи с японцами не проходило выражение смертельного испуга. Гриша срочно заболел, ужасно раскашлявшись и, как он сам уверял, харкая кровью. Так мы остались без выдающихся воздушных бойцов. Вместо командира остался Саша Михайлов. Должен сказать, что это только положительно сказалось на дальнейшем ходе наших боевых действий.

Спустя пару часов после посадки, по выходу из боя, мы стали немножко успокаиваться. Итоги столкновения с японскими истребителями были благоприятными для нас: если верить китайцам, не дотянув до линии фронта, упало еще два японских истребителя и, таким образом, мы потеряли только светлой памяти Ивана Карповича Розинку и одного китайского пилота, сбив при этом шесть самолетов противника. Потерю Ивана Карповича мы переносили болезненно.

Кроме того, многие наши самолеты были побиты пулями. Вечером нас эвакуировали с аэродрома в дом отдыха, что находился километрах в 15 от аэродрома. И совершенно правильно сделали: с наступлением темноты японские бомбардировщики снова взялись за наш аэродром и бомбили его до утра: через каждые 40 минут прилетала «девятка» и сбрасывала бомбы на аэродром Лючжоу. Грохот бомб и вспышки разрывов не давали нам покоя всю ночь. Когда наступил рассвет и бомбардировка аэродрома прекратилась, то мы решили, что все наши самолеты уничтожены. Но когда с рассветом выехали на аэродром, то убедились, что большинства наших самолетов там совсем не было. Китайцы укатили их и спрятали в горах. Летное поле было основательно выведено из строя глубокими воронками, но мы нашли узкую полоску для взлета.

Китайский генерал Джао-Джоу приказал всем истребителям: и нашим, и китайским, перелететь подальше от линии фронта, на аэродром Гуйлин, ибо если японцы перебьют наши истребители, то защищать Чунцин будет просто некому. И это был бы весьма возможный исход событий. Ведь китайские ВВС имели всего до сотни истребителей, а противник целую тысячу и мог свободно маневрировать, создавая преимущество в воздухе. Да и качество японских самолетов было выше. Наш успех в первом бою объяснялся тем, что японцы еще не знали нашей тактики, нас было значительно больше, и мы сражались над своим аэродромом.

Все исправные самолеты вскоре взлетели и ушли на аэродром Гуйлин, до которого было около трехсот километров. Я не мог последовать их примеру, так как мой самолет подлежал небольшому ремонту. Во время ночной бомбардировки на мой И-15 БИС, который оставался на стоянке, упал ком земли и пробил плоскости. Их пришлось ремонтировать. Ремонтировался и самолет Степы Супруна. К обеду 23 декабря, я, в сопровождении группы китайцев, похоронил останки нашего летчика Ивана Карповича Розинки на местном кладбище. Останки — слишком громко сказано. Осталась всего одна левая рука, а все остальное сгорело. После этих печальных похорон, положивших начало, кажется, бесконечной очереди похорон летчиков из подразделений, где я комиссарил и воевал, я принял свой подремонтированный самолет и ушел на Гуйлин. Промелькнули под крылом горы и долины, я вышел в расчетный район, но аэродрома не обнаружил. Сам город Гуйлин был на месте, а аэродром куда-то запропастился. Я долго кружился над Гуйлином на высоте 1500 метров и, не найдя аэродрома, решил возвращаться в Лючжоу, где и объявился через два с половиной часа после своего вылета, перед которым успел со всеми попрощаться. На аэродроме меня встретил Степан Супрун и мы, вместе поудивлявшись такой странной оказии, которая случилась со мной, пустились в обратный путь, после того, как я отдохнул часок, и мой самолет заправили бензином.

На этот раз аэродром нашелся. Как выяснилось, в первый раз меня приняли за японца. Самолеты были спрятаны в пещеру, никаких признаков жизни на аэродроме не подавали, а он сам идеально сливался с окружающей равниной. Когда мы прилетели во второй раз, на взлетно-посадочном поле выложили знак «Т», который помог нам сориентироваться.

Как известно, от своей слабости не убежишь. Мы ушли с прифронтового аэродрома, а японцы последовали за нами. Японские бомбардировщики, всю ночь, с 23 на 24 декабря 1939 года, бомбили аэродром Лючжоу, доставалось и Гуйлину, правда, в меньшей степени. Надо отдать должное китайскому командованию, которое мастерски умело маневрировать своими авиационными силами, перебрасывая их с аэродрома на аэродром и выходя, таким образом, из-под удара японских ВВС. Очень часто японские бомбардировщики бросали свой груз на пустые китайские аэродромы или макеты самолетов.

25 декабря японцы, получив «наколку» от своей разведки, всерьез взялись за нас и на аэродроме Гуйлин. Летчики заканчивали завтрак, когда была подана команда «Тимбо». На наш аэродром шли бомбардировщики и истребители японцев. Едва наши успели взлететь, как японские истребители, их было около тридцати, навязали бой на высоте 1000 метров. Истребители сковали нас, а в это время бомбардировщики с высоты 3000 метров сбросили тонные бомбы на летное поле аэродрома. После этого японские истребители начали выходить из боя, а нашим «Чижикам» было за ними не угнаться.

Должен сказать, что когда я пишу «мы» по отношению к летчикам, участвовавшим в этом бою, то здесь, очевидно, сказывается привычка ассоциировать себя с летчиками нашей эскадрильи. В это время я находился на земле и лежал в фанзе, охваченный первым приступом тропической малярии, которая потом преследовала меня много лет. Японским истребителям помогала «пятая колонна», состоящая из китайских малярийных комаров. Они вывели из строя больше наших летчиков, чем противник. Я лежал под теплым одеялом, меня колотило, температура была до 40 градусов, а губы обметало язвами. Тем не менее, услыхав гром боя, я вышел на порог фанзы. Должен сказать, что когда смотришь снизу, то особенно заметно преимущество японских истребителей. Они прилетели к нам на аэродром Гуйлин, преодолев расстояние в несколько сот километров и вели бой, сбросив подвесные бензобаки, сделанные из картона, которые цеплялись для дальнего полета. Их истребитель И-98 с убранными шасси порой достигал скорости в 500 километров, а наша морально и физически устаревшая этажерка И-15 БИС «лаптежник» с неубирающимся шасси, в самых благоприятных условиях и без дополнительных подвесных баков, развивала скорость лишь до 300 километров.