Чагинск. Книга 1 - Эдуард Николаевич Веркин

Я выключил ноутбук.

— Ладно. Ты действительно собираешься сходить к Куприяновым?

— Да. Может, это что-то прояснит…

— Но милиция с ними уже побеседовала, — сказал я. — Вряд ли они что новое скажут.

— Милиция слишком занята, ты же знаешь, — ответил Роман. — Делит места в охране атомной станции, им ни до чего сейчас. А вот родители…

Роман продолжал понимающе щуриться.

— А я хочу посмотреть на родителей Максима Куприянова. Спросить, почему они своего сына не ищут? Я их ни разу не видел на поиске.

А Роман прав, подумал я. Кристина вот ищет, Роман и тот ищет, а где Куприяновы? Я их не видел… хотя с ними я не знаком…

— А с чего ты решил, что они с нами вообще станут говорить? — спросил я.

— Да я не решил, так, подумал. Представимся журналистами из области.

— Ну…

— Ты же ей обещал, — сказал Роман.

Болтать надо меньше.

Дождь не проливной, но все равно, как всегда, пробирался под пленку, не холодный, противный скорее. Я не мог удержаться — то и дело пробовал капли языком, вода как вода, не кислая.

Мы шагали по Котельной. В западной части улицы располагалась котельная леспромхоза, в восточной Котельная заканчивалась котельной хлебозавода; проезжая часть в качестве шефской помощи была засыпана шлаком, отчего лужи здесь не задерживались.

— Снаткина ей не родственница, — рассказывал Роман по пути. — Она была с матерью Кристины хорошо знакома, вместе работали учетчицами в «Сельхозтехнике»…

— Учетчицами? Что в «Сельхозтехнике» можно учитывать?

— Не знаю, сельхозтехнику, наверное. Подшипники. Там они четыре года работали, а потом мать Кристины в санаторную школу перевели.

Кажется, мать Кристины работала на льнозаводе. Всю жизнь. От этого у самой матери и у Кристины были длинные льняные волосы. Так они говорили.

— И твою бабушку она хорошо знала. Говорила, что прекрасная была женщина. Сумасшедшая немного.

— У Снаткиной все сумасшедшие, — сказал я. — Сумасшедшие, маньяки, дегенераты. Она человеконенавистница.

— Но нас она к себе пустила… — усмехнулся Роман.

— Ну, так всегда к себе кого-то пускает, — ответил я. — Особенно иногородних.

А потом… Потом разное происходит. У нее как-то мужик из Галича жил, так она его в окно выбросила.

У матери Кристины и у самой Кристины были красивые льняные волосы. Кристина говорила, что это от кедровой расчески — если расчесываться кедровой расческой, то волосы всегда здоровые и ровные. Потом она свою расческу потеряла, а на следующий год я ей другую привез. Но Кристина почему-то не очень обрадовалась. То есть обрадовалась, но не сильно, пожала руку.

— Вроде как твоя бабушка с мертвецами разговаривала, — сказал Роман. — Так Снаткина утверждает.

Я опять не ответил.

Мы шагали по Котельной, стараясь держаться подальше от набухших водой кустов. Из переулков выползал туман, пахло дымом — от сырости в городе затопили печи. Шлак сахарно скрипел под ногами. Через пять тысяч лет, когда Земля давно будет оставлена своими повзрослевшими детьми, на чагинском холме приземлится исследовательский корабль. Археологи, лингвисты, криптобиологи. Они возьмут пробы из реки и убедятся, что жизнь восстановилась, они просветят железнодорожную насыпь и опровергнут теорию, что она использовалась не только для перемещения, но и для захоронения, они найдут странную выгоревшую полосу, протяженную с востока на запад, и объяснений этому не будет.

— А сама Снаткина, она кто? — отвлек Роман меня от этих мыслей.

— Местная, — ответил я. — Родилась до войны. Жила. Где-то между шестидесятым и восемьдесят пятым тронулась умом. Замужем… не знаю. Скорее всего, не была, хотя полностью это исключать нельзя. Потом старость, пенсия, велосипеды.

— Да, а почему она с велосипедом всегда ходит?

— Обсцессии, — пояснил я. — За ней в молодости черный мужик гнался.

— Негр?

— Откуда тут негры? Черный мужик, это совсем другое.

Через пять тысяч лет улица Котельная станет великой загадкой древности.

— Одним словом, Снаткина отправилась на Номжу, за смородиной. Она поехала на старом велосипеде…

В шесть утра Снаткина выехала на старом велосипеде, в семь уже была на берегу. В том году черная смородина уродилась и ломала ветки. Снаткина продвигалась по берегу Номжи, собирая смородину в эмалированную кружку. Она скоро набила смородиной рюкзак и собиралась возвращаться домой, но тут, чуть дальше того места, где Номжа сливается с Сендегой, наткнулась на заросли другой смородины. Кусты выше и пышнее, каждый лист покрывал две ладони, а ягода крупная и тяжелая — с крыжовник, гораздо слаще и без косточек. Снаткина высыпала старую кисловатую смородину под берег и стала рвать новую.

Это было легко. Примерно как виноград — новая смородина росла удобными гроздьями и поспела настолько, что осыпалась в кружку безо всякого усилия. Так что по второму разу Снаткина наполнила рюкзак меньше чем за час. Пора возвращаться — наверное, усталость, или на самом деле эта смородина была тяжелее, Снаткина не смогла закинуть рюкзак на плечи и кое-как приставила его на багажник. Однако так крутить педали не получалось, и Снаткина катила велосипед рядом с собой.

Черный мужик ожидал ее там, где сливались Номжа и Сендега. Кожа у него белая, но под ней проступало черное мясо, а одет он был в синюю робу. Снаткина сразу поняла, кто это. Мужик начал ее спрашивать про соседей, а Снаткина пыталась отвечать кое-как. А мужик не отставал, не просто рядом, а начал за руки ухватывать. Тогда она бросила ему рюкзак, и он вроде отстал.

Снаткина почти побежала, но возле дороги на смолокурку черный мужик ее снова догнал. Он был разозлен, и лицо у него заострилось, и он сказал, что сейчас вырвет Снаткиной сердце. Тогда Снаткина бросила ему велосипед. Черный мужик вцепился в велосипед, и до дороги Снаткина успела добраться. И с тех пор без велосипела никуда не выходила.

— И что это за черный мужик? — спросил Роман.

— Может, леший, может, снежный человек. Шушун, короче.

— Плохо придумано, — сказал Роман. — То есть где-то я это, кажется, читал. И не один раз. Типа одна женщина пошла полоскать белье, а там ее осязал водяной.

И этот туда же. Что же они так меня сегодня. Тошнит от сегодня.

— Ты можешь лучше придумывать.

Я захотел послать Рому подальше, однако сдержался.

— Не знаю, почему она такая, — сказал я. — Я ее всегда такой помню — теткой с велосипедом. Велосипед — и зеленый плащ.

— Возможно, у нее нога больная, — предположил Роман.

— Возможно, и нога… Правда, говорили, что нога у ней не случайно болела, а подбили ее.

— За что?

— За записки. Вроде как она потихоньку на весь город писала.

— Стучала, что ли? — поморщился Роман.

— Не, не стучала.