Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

Туманный «фронт», с его радужными надеждами, также теоретичен и может обмануть, как и туманные «курсы», которые так всех влекут и так многих обманывают, засушив душу и погубив в ней источник живых – хотя бы и наивных и только веровых – восприятий. Что толку, что девушка прозрит широту своих прав, наметит радужный горизонт жизни, пренебрежительно учтет мужчину, если… в слоях жизни все остается по-старому, мужчина царствует, женщина рожает и блюдет семейный очаг… К чему ее розовые надежды? К чему она свои пути выцеливает по исключениям, из которых многие все же не дали счастья своим избранницам; повторяю, пора Леле идти в реальную – скажем, скорбную – толщу жизни и в ней-то, а не в молодом тумане намечать ясное решение. Знаю, как это трудно, но на войне мы решаем еще более трудные задачи, когда стараемся побороть упорную, хитрую и вооруженную волю противника… Ей же нужно только побороть жизнь, а для этого нужно в ней разобраться. А «фронт» – это новая проба, новый бросок наудачу. Если присмотреться ближе к миру сестер милосердия, то радости мало. Работа – высокая, большая и трудная – всего не заполняет, а вне этой работы стоит та же неразрешенная Лелей жизнь, которая предостережет ее и здесь и подстережет ядовитее.

Здесь атмосфера нервнее, смерть витает над всем, кладя на людские дела печать и большой азартности, и большой, часто, беспринципности. Человек, который завтра умрет, сегодня спешит жить, рвет соки жизни, увлекая в это опьянение и других… Жалко, что свою мысль мне нельзя иллюстрировать примерами, а они типичны. Вспомни, женушка, «Пир во время чумы» или «Декамерон» Бокаччио… Жизнь на вулкане создает свою канву, которая полна каприза, прыжков и крайностей. В этой ли канве Леля отыщет себе ответы на запросы и найдет пристанище? Да еще с ее нервами и больными притязаниями. Укажу такой, напр[имер], пример. Немало сестер, раньше никогда не куривших, девушек высокого происхождения, начинают на войне курить и курят запоем. И когда говоришь с ними, отвечают, что иначе не могут… Какой же должен быть кругом кавардак и нервоз, если девушка начинает питаться никотином и питается им запоем… Пусть об этом подумают невропатологи или психиатры, но мне эта картина в связи с другими говорит многое, и взбудораженный, больной и неудовлетворенный мир сестры милосердия мне больше всего виден сквозь эту частую и густую пелену табачного дыма. Сейчас получил два твоих письма от 24 и 31.V, а также милое письмо от Юльяновича, в котором он поздравляет меня и тепло вспоминает о нашей совместной работе… Конечно, и среди них есть исключения. Письма твои не читаю, чтобы иметь потом мотив для нового письма. Давай, голубка, твои губки и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

P. S. Целую всех других…

Письмо не перечитываю… пусть летит, как оно написано. А

Дорогая моя женушка!

Кажется, пропустил целых 3 дня и не писал тебе, но зато это время я не спал почти ни одной ночи. Я опять на поручениях, вызывающих передвижения, а затем ряд распоряжений. Сейчас сижу в штиблетах с гетрами. Штиблеты переделаны из солдатских, сделал еще походную кровать; все это тройное удовольствие мне стоило в переделке 8 руб. Теперь я обувью обеспечен: есть у меня 1) хорошие сапоги, 2) старые (повседневные), 3) переделанные и 4) штиблеты (для носки с гетрами, т. е. с бандажом на ноги). Осип сегодня путал мои ноги и все смеется: он как-то иронически относится к моей затее. Почему он так настраивается, понять не могу.

У меня уже накопилось больше 400 руб., но я все никак не могу найти момента, чтобы переслать их тебе… буду поневоле ждать еще новых денег. Ребятам также не могу собраться написать, хотя тон Генюшиной приписки очень настойчив и не забывает напомнить о карточках. У меня уже есть две карточки, но я пришлю их вместе с письмом Генюше.

Мы с Игнатом придумали, как бороться с блохами: находим полынь, кладем под простыню, и я сплю как убитый… хотя, впрочем, так приходится теперь уставать, что рискуешь проснуться изъеденным наполовину, не заметив этого.

Твоих писем, женушка, тоже что-то давно нет, кажется, последнее от 2.VI; от 31.V не было, от 1.VI – также. Может быть, сегодня я получу сразу несколько.

У вас все по-старому, а теперь, вероятно, стало еще шумнее, чем прежде. Плохо, если Генюше будет передержка по арифметике: придется с ним заниматься, хотя час-полтора систематического труда, не угрожая его здоровью, поддержат в нем привычку ежедневно работать.

Мое настроение неясное: так много забот и тревоги, что нет времени, чтобы поговорить с собственной душою: что ей хочется и чего она ищет. На днях присутствовал на операции отрезания ноги казаку (выше колена), чтобы спасти жизнь, так как начиналось гангренозное воспаление. Операция производилась, конечно, под хлороформом. Казак очень скоро согласился на операцию, так как положение его было ему очень ясно растолковано. Я пробыл от начала до конца и совершенно спокойно, как и ожидал, пронаблюдал все перипетии операции… То ли мы видим! Тут спасали человека, хотя бы ценою лишения его ноги, а на полях какие бывают картины; приходится ехать мимо, выполняя какую-либо задачу. Война сурова и жестока, сантименты к ней не приложишь.

О моих представлениях что-то замолкло, и я снова стою у распутья. Заставь и Кирилку черкнуть мне. Давай, золотая цыпка, глазки, губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Целуй всех прочих. А.

Дорогая женушка!

Снова ловлю момент, чтобы черкнуть тебе пару слов. Хотя сейчас идет что-то вроде боя, но я задержался сзади, так как эти ночи не спал и решил передохнуть. В иные дни мы можем работать только очередями, так как иначе можно свалиться с ног: душа-то и остается бодрой, но тело-то рано или поздно сдает.

В конце твоего письма (последнее от 5.VI) стоит фраза: «Когда до тебя дошло известие о твоей награде?» Я ее не понял, так как вот уже 16-е, т. е. с 27.V прошло три недели, а у меня, кроме телеграммы папы, нет никаких сведений, и истомился я с этим ожиданием вконец. Почему и что? О чем же это телеграфировал мне тогда папа?

Твои описания ваших переживаний и мытарств очень колоритны и типичны: ливень, плаванье в калошах, «страшная» езда верхом (Генька в галоп, душа матери в пятки)… все это мне, видящему совсем иные картины и живущему иными впечатлениями, рисуется чем-то далеким, иным, отодвинутым на странную перспективу. Хотелось бы мне хотя одним глазком взглянуть на вас, походить в калошах и «перестрадать» ливень. Я думаю, что такая растительная жизнь, как ваша, хорошо на тебе отзовется, и ты к осени поправишься накрепко…