Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

У нас стоит то жаркая погода, то проходят дожди с холодным ветром, и тогда в пору надевать тулуп. Жизнь мы ведем скучную, живем в маленькой деревеньке по отдельным халупам. Новостей для меня, в смысле нового назначения, может быть много, но до сих пор ничего нет положительного. Чувствую я себя на отлете уже недели две, но когда это будет, кто знает. Какое бы назначение ни вышло, оно мило мне тем, что я заеду к тебе, обниму и приласкаю мою ненаглядную детку. Расстояние – вещь страшная, и особенно для меня; возле тебя дети, и в их особенностях, нервах и поведении ты видишь, чувствуешь меня, наблюдаешь только варианты и переплет моей и твоей природы, а я… я живу воображением и тем, что ты мне скажешь, я беру из мозгов застывшие там чувства и картины, воздвигаю их пред собою и ими сыт, ими живу. Иногда ты рисуешься мне отодвинутой куда-то далеко-далеко от меня, со странным новым лицом и загадочно спокойной улыбкой, и мне вдруг становится страшно, я тяну к тебе руки, и сердце говорит во мне «вернись». И это случается со мной, имеющим верную и любящую жену, что же бывает с другими, которые не имеют к женам полной веры или которые уже получили об них тревожные сведения (у «ребят» это бывает так часто)… Давай, моя голубка, твои губы и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Поцелуи (жаркие и страстные) всем прочим. А.

Милая моя женушка!

Выехала ты из Петрограда, и я первый чувствую это: вместо открыток я получаю письма, и притом каждый день… да еще с цветами, лафа стала твоему мужу: то он почитает строчки, написанные жениной лапкой, то понюхает цветы, сохранившие в себе запах… отдаленный, похожий на полузабытую сказку. Больше: ты даже стала теперь своего мужа во сне видеть… вот до чего дошла! Да здравствует скромный казачий хутор, и да провалится северная столица! Сейчас я вновь на новом месте, но очень интересном, укрытом садами и лесами, расположенном на всхолмленных районах… Перед переходом сюда я не спал целую ночь (1,5–2 часа), переход совершил ночью, т. е. опять не спал уже вторую ночь, но что значит война: все это кажется пустяками, приедешь, сколько распоряжений отдашь, да тогда только приляжешь… часа на 2–3, а затем встаешь и вновь доканчиваешь распоряжения. После обеда я много гулял то по церковной ограде, то по саду священника, в доме которого живу. Эта местность фруктовая по преимуществу: яблони, груша, сливняк… особенно последний. Здешние сливы – лучшие в России и составляют и гордость этого уголка, и единственное почти средство пропитания.

Вчера прибыл Акутин и успел мне рассказать, что он видел и наблюдал. Тебя он застал за телефоном и притом упорно (это мне понравилось) отказывающейся от какого-то свидания… Когда швейцар ему указал на генеральшу, которая, стоя на скамейке и не делаясь от этого особенно высокой, что-то кричала в трубку, Акутин счел это за мистификацию со стороны швейцара… пока все не выяснилось. Тобою он остался доволен (исключая того, что ты не написала ему какого-то письма), детьми также, а особенно дочкой; про племянниц заметил только число… что их две, одна побольше, другая поменьше, и та, что поменьше, что-то все ищет… не то булавку, затерянную на полу, не то разгадку жизни. Сейчас я буду получать твои письма на два дня позднее, так как ушел далеко от почтовой конторы и это мне очень противно.

Твой противный насморк тебя не покидает, я боюсь, что это инфлюэнца. Мысль накачивать вновь мышьячку очень хорошая… если заеду (что сейчас трудновато), то найду тебя круглой толстушкой с нервами, как канаты и с железным спокойствием.

Бросаю писать, так как вновь надо отдавать распоряжения. Пахнет намеком, что и третью ночь спать не придется, а может быть, чаша минует. Давай, детуся, твои губки, глазки и лапки, а также нашу троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Поклоны!!! А.

Дорогая моя цыпка-женушка!

Вот теперь я действительно пропустил 4 дня (последнее писал 23.V), не писавши тебе. Но я имел специальное поручение, ночи почти не спал, мог прикорнуть только днем часа на 2–3, имел при себе только одну полевую книжку… эту ночь я возвратился сравнительно к нормальной жизни и пишу женушке.

Твое письмо от 17.V (№ 82) поймало меня только сегодня утром, хотя пришло в штаб дня три тому назад. Сейчас Игнат помыл мне ноги, я выбрился (после долгих дней) и из полевого дикаря понемногу возвращаюсь к культуре. Жить пришлось в землянках, раз в разрушенной халупе (без окон, с дырками кругом), исходил я уйму позиций и окопов… был под всяческими огнями, какие только есть на свете. Что можешь на войне вынести, в смысле физического и морального напряжения, задним числом и подумать странно. В мирной обстановке, если не поспишь ночь, считаешь себя уже умершим, а здесь двигаешься целую ночь, а пришедши к рассвету, начинаешь изучать местность, позиции, ходишь целые часы (под огнем или нет) по оврагам, по грязи… и если подсчитать, выходит (начиная с 7–8 часов вечера) непрерывных 16–17 часов напряженного труда, включая в таковые и всю ночь… И что странно, даже глаза перестают быть рачьими, как это бывает при бессоннице… и глаза-то при войне становятся какими-то упорными; про голову и говорить нечего: в мирное время она трещит при всяком удобном и неудобном случае, а здесь баста… не смеет. Пятью днями скитаний и работы я очень доволен, так как штабная служба монотонна и приедается.

Сейчас я помещаюсь в разрушенной совершенно деревне, но расположение ее дивное, много зелени, река; ландшафт напоминает или Швейцарию, или предгорья Кавказа. Жаль, что теперь некогда погулять, так как все время занято. У нас «стает» (твое выражение) жарко, но иногда перепадают ливни… Один из таких банил меня (25.V) c полками во время передвижения целых 3 часа; на ребрах не осталось сухой нитки, но на лицах оставалась неизменная улыбка. Я им сказал: «Хотя мы, братцы, и мокрые, но противнику нас не видно, и он поэтому не стреляет». И правда, мы шли по опасным местам, но враг не пустил ни единой гранаты, ни одной шрапнели.

Твое письмо от 17.V колоритно, и я смеялся немало… только бы ты не заскучала на безделье. Ругательские «старики» типичны, вы с Лелей, как проказницы-институтки, типичны не менее, а на фоне эта шумящая и играющая детвора… Где же Кая, Павлуша [Вилковы]? Что делает Сережа? За впрыскивание мышьяка тысячи благодарностей и миллион поцелуев. А теперь давай глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Поклоны всем.

Дорогая и славная моя женушка!