В лесах Пашутовки - Цви Прейгерзон

— Оба — инженеры-конструкторы в строительном бюро.

Алеша кивает. Сибирь, начало пятидесятых. Вокруг этого города много лагерей — как общего, так и строгого режима. Алеша бежал из строгого, что само по себе чудо. Лагеря усиленно охраняются, сбежать оттуда почти невозможно.

Они поднимаются на второй этаж, женщина открывает дверь и на ходу сбрасывает с плеч зимнее пальто — потрепанное, старое, с лысым цигейковым воротником. Привычным движением разматывает платок, сует его в рукав. В прихожей на стене вешалка; Алеше снять пальто не предлагается. Он вносит девочку в комнату и укладывает ее на кушетку.

— Ну, гражданочка, посмотрим, что тут у вас болит…

Он проверяет тут и там; Наташа вертится и хохочет — ей щекотно, у нее вообще ничего не болит. Алеша распрямляется и объявляет врачебный вердикт: девочка в полном порядке, автомобиль ее даже не коснулся, а падение и обморок произошли от неожиданного испуга. Тем не менее испуг — тоже травма, поэтому Наташе желательно отдохнуть, успокоиться, вздремнуть часок-другой. В чемоданчике у него как раз есть таблетки на такой случай. После недолгих уговоров девочка выпивает лекарство и засыпает.

Алеша неохотно возвращается в прихожую. Домработница провожает его, благодарит снова и снова. На ней старенькое голубое платьице, в серых глазах выражение облегчения и радости. Они останавливаются у входной двери — обычная неловкая заминка перед уходом гостя. Тихо и тепло в квартире. Алеша вздыхает: на улице, где ему предстоит оказаться через минуту, не тепло и не тихо. Снаружи, за этой дверью, сибирский февраль, чужой город в окружении лагерей, милиция, погоня с собаками. Женщина робко смотрит на него снизу вверх. Для нее этот статный красивый доктор — существо из совсем другой компании, куда нет дороги таким серым мышкам, как она, домашняя прислуга в заношенном платьице. Она и представить себе не может истинного положения вещей.

Неловкость все возрастает. Наконец Алеша смущенно говорит, глядя в сторону:

— Извини, но я спрашиваю как хирург. Твоя хромота… Как видно, это результат какого-то несчастного случая?

Женщина удивленно поднимает брови. Какой-то он странный, этот врач. С какой стати он лезет в ее жизнь? Хотя, с другой стороны, отчего бы не рассказать? Или не рассказывать?

— Я работала в лесу… — отвечает она с сомнением. — На лесоповале.

— В лагере? — догадывается Алеша.

Он произносит это слово шепотом, будто кто-то может подслушать.

— Да, в лагере номер тринадцать.

— Если так, то ты мне сестричка, — улыбается он. — Я ведь тоже сидел.

— Ты что, только освободился?

— Ага. Только что. Даже негде переночевать.

— Негде переночевать… — повторяет женщина. — Неужели у тебя нет ни родственников, ни знакомых?

Алеша отрицательно мотает головой. Домработница задумчиво смотрит на него. Теперь ситуация кажется ей в корне иной. Теперь она уже вовсе не серая мышка, а он — не полубог из недоступных ей сфер. Теперь они птицы одного полета, и если разобраться, то еще неизвестно, кто из них двоих сейчас выше летает. Хотя почему неизвестно? Очень даже известно: у нее дом и работа, а у него ноль без палочки, ничего, кроме справки об освобождении.

С минуту поколебавшись, она кивком приглашает его в свою комнату — крошечную шестиметровую клетушку за кухней. Там едва умещаются кровать, маленький столик и один стул. На него женщина и усаживает гостя, а сама садится напротив, на постель.

— Когда возвращаются родители Наташи?

— В шесть.

— Девочка проснется через три-четыре часа, — говорит Алеша. — Я немного посижу и пойду.

Ее взгляд смягчается. Как-никак, свой брат, бывший зек.

— Ты, верно, голоден? Я тебя покормлю…

Алеша не отказывается. Вдвоем они идут на кухню. Женщина ставит на электроплитку чайник.

— Сними уже пальто! — в ее голосе отчетливо звучит повелительная нотка.

Он с облегчением водружает свой полушубок на вешалку и остается в армейской гимнастерке без погон и знаков отличия. Алеша прекрасно сложен, широкоплеч, статен и красив лицом. Наверняка многие девушки были бы счастливы заполучить такого парня. Но только не в эту минуту — сейчас-то он явно в нужде.

— Где ты сидел?

— В режимном, — отвечает он. — Там, где номера на спине и на рукаве.

— Понятно. А я в общем. Пять лет.

Она ставит на стол чай, хлеб и сосиски. Алеша торопливо ест. Чем дольше он сидит здесь, в тепле и безопасности, тем меньше ему хочется уходить. Но как остаться? За что уцепиться? Не открыться ли этой хромоножке? Авось пожалеет… Алеша уже открывает рот, чтобы признаться, но женщина опережает его своим рассказом. Она сломала ногу во время лесоповала, когда работала в бригаде сучкорубов. Огромная сосна упала не в ту сторону, придавила несколько девушек, ее в том числе. Три месяца провалялась в лагерной больничке, но что-то там плохо срослось, с тех пор и хромает.

Выпит чай, съедены сосиски. Неловкое молчание повисает в комнате.

— Как тебя зовут? — спрашивает она.

— Сема, — врет он. — А тебя?

— Надя. Надежда Федоровна.

Алеша возвращается к врачебной теме — там он чувствует себя уверенней. Не исключено, что Надина нога подлежит исправлению: он в своей хирургической практике уже сталкивался с подобными случаями. Главное, чтобы не был задет нерв, а кость можно срастить заново. Если Надя хочет, он прямо сейчас посмотрит и скажет. Она некоторое время размышляет над его предложением. Похоже, эта женщина из тех, которые ничего не делают с бухты-барахты. Впрочем, тут и в самом деле есть над чем подумать.

Всего час-другой тому назад вышла она из дому погулять с ребенком, и вот — на тебе! — распивает чаи наедине с мужчиной. И с каким мужчиной! Призраки и тени еще не вполне определенных полумыслей, полужеланий ходят-бродят по крошечной комнатушке.

— Я холостой! — вдруг невпопад брякает Алеша. — У меня мать на юге.

— Я не понимаю, к чему ты это сказал, — резко отвечает