Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

«Все-таки везде, где вводили сицилистические [он так выразился] идеи, ничего не получалось. Вот соседние Тунис и Ливия. Насколько в Тунисе при капитализме лучше!». Что бы он сказал про Тунис, если бы дожил до 2011 г.? Подобные оценки есть и в его воспоминаниях.

Уйдя с должности директора, Михаил Степанович посвятил оставшиеся ему месяцы жизни написанию мемуаров. Чувствуя ограниченность отпущенного ему времени, он торопился изложить на бумаге все то, что он видел и слышал за годы дипломатической службы. И он успел поставить последнюю точку. Книга «На разных континентах (записки дипломата)» вышла к первой годовщине его смерти. Впечатление она оставляет двойственное. Много интересных фактов и подробностей, уникальные свидетельства участника важных событий, опять-таки нестандартность многих оценок. И при этом ощущается одна из потерь, которые мы понесли в 90-е гг.: профессия издательского редактора. Правда, кое-где, как в издательстве «Восточная литература», она уцелела, но книги Капицы редактор не коснулся. Автор торопился успеть, многое писал по памяти, которая всегда подводит в таких случаях, не заботился о стиле. И все огрехи сохранились в неприкосновенности. Например, Капица рассказывает, как его напутствовал А. Н. Косыгин, посылая на похороны Индиры Ганди, хотя Алексей Николаевич умер четырьмя годами раньше. Кроме того, воспоминания – человеческий документ, написанный автором, который находился в процессе переосмысления пережитого. Где-то сохранились оценки, которые дипломат и ученый отстаивал всю жизнь, где-то они существенно иные, и цельная картина не всегда получается.

Завершив воспоминания, осенью 1995 г., Михаил Степанович решился съездить на Тайвань: объездив множество стран, он захотел поехать туда, куда въезд раньше был невозможен. Перед отъездом я последний раз с ним разговаривал, попросив подписать коллективное письмо протеста против повышения квартплаты в Москве. Он очень охотно подписал: меняя отношение к прошлой эпохе, он новую все равно не принимал.

Поездка на Тайвань оказалась слишком тяжелой. Сразу по возвращении он лег в больницу, откуда не вышел. Я упоминал, что первый раз видел Капицу 18 ноября 1966 г. И так получилось, что ровно через 29 лет, 18 ноября 1995 г. его хоронили. Ему было 74 года.

Я не буду давать оценку его книгам по Китаю и по международным отношениям («Советско-китайские отношения», «КНР (Два десятилетия – две политики)», «КНР (три десятилетия – три политики)», «Сукарно (политическая биография)» и др.). Закончить очерк хотелось бы другим. В феврале 1990 г. на ученом совете института был поставлен доклад выдающегося ученого С. А. Старостина (см. очерк «Дойти до языка Адама»). Тогда Старостин работал в Институте востоковедения и был еще не членом-корреспондентом и даже не доктором, а всего лишь кандидатом наук. Но он и сформировавшийся вокруг него коллектив уже тогда добились многого, и ему было о чем рассказать. Хотя Михаил Степанович по профессиональным интересам был далек от ностратики и вообще от лингвистики, он откликнулся на интересную тему и дал «добро» на доклад. Трудно представить, чтобы его стал ставить на ученый совет Е. М. Примаков, недолюбливавший «традиционный цикл», как он выражался. А Михаил Степанович на это пошел и был потом доволен научной стороной доклада. Но он оставался верен себе и потом говорил: «Все замечательно, но как одет Старостин! Потрепанные джинсы, без галстука! Как можно!». МИДовская школа не могла выветриться ни при каких обстоятельствах.

Фигура неровная. Но все же Капица, как и многие другие начальники советской эпохи, опровергал самим фактом своего существования расхожие с 80–90-х гг. у нас представления, согласно которым в то время наверх отбирались самые серые и несамостоятельные. Вышедший, как и многие другие, из низов, имевший пробелы в образовании, не свободный от чиновничьих привычек, он все-таки был яркой, своеобразной личностью со своим мнением.

Нестандартный человек

(О. С. Широков)

Я не хочу разбирать здесь научные идеи Олега Сергеевича Широкова (1927–1997) и оценивать большинство его трудов. Хочется вспомнить этого яркого и своеобразного человека.

Когда я учился в МГУ (1963–1968), Олег Сергеевич там еще не преподавал и не жил в Москве. Фамилия его, впрочем, по публикациям была мне уже известна. Не помню точно, когда я его впервые увидел, хотя внешность его, жгуче-черную бороду не запомнить было трудно. В начале 70-х гг. Широков начал работать на филологическом факультете МГУ и быстро занял там ведущее положение, хотя никогда ничем не заведовал, был «просто профессором». С тех пор я постоянно видел его на филфаке, а в последнее десятилетие его жизни мы вместе там заседали в диссертационном совете.

В годы, когда Широков пришел на факультет, там сохранялось, как и в «мое» время, противостояние кафедры и отделения структурной и прикладной лингвистики во главе с В. А. Звегинцевым, где я учился, и всего остального. «Традиционалисты» и структуралисты постоянно спорили, с трудом понимали друг друга, а главное, и не старались понимать. Когда по истории языкознания мы со Звегинцевым проходили тему «Младограмматики» (направление лингвистики конца XIX в.), Владимир Андреевич (это было в помещении кафедры) показал в окно через улицу Герцена на здание, где располагалась основная часть факультета, и сказал: «Вон там их идеи и сейчас господствуют». А для другой части факультета кафедра Звегинцева, где зачем-то преподавали математику, казалась чем-то в лучшем случае непонятным, в худшем подозрительным. Противостояние, поначалу чисто научное, к концу 60-х гг. стало приобретать политическую окраску. С кафедры за «политику» уволили преподавателя математики Ю. А. Шихановича, ставшего затем известным диссидентом, были «проколы» и среди студентов (зато в 90-е гг. немногочисленные на факультете члены КПРФ окажутся на этой же кафедре). Обе стороны не всегда вели себя корректно, а главное, мало интересовались друг другом.

Олег Сергеевич никогда не имел отношения к кафедре структурной и прикладной лингвистики. Все годы он работал на кафедре общего и сравнительно-исторического языкознания, которая ввиду близости тематики особенно враждовала с кафедрой Звегинцева (в 1982 г. начальство приняло решение о слиянии кафедр, что нанесло вред тем и другим, в 1988 г. они разъединились). Считалось, что кафедры при частичном сходстве тематики резко различаются «методологией». Но Олег Сергеевич с самого начала стал публично заявлять, что он структуралист по научным взглядам и последователь князя Н. С. Трубецкого (я не раз это слышал от него с трибуны ученых и диссертационных советов). Тем самым профессор заявил об особой позиции в факультетских распрях.