Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

Уважение к Сталину могло сочетаться у Капицы с высокими оценками совсем других политиков. Особо он почитал Ш. де Голля. На одной из лекций он долго о нем восхищенно говорил, особо подчеркивая его политическое долголетие: сколько лидеров в мире уже сменилось, а де Голль остается главой нации.

Но в этой речи проявилась и другая черта Михаила Степановича: увлекаясь чем-то, он мог проглядеть изменение ситуации. Панегирик де Голлю он произнес в середине апреля 1969 г. Через две недели де Голль покинул пост президента и навсегда ушел с политической сцены. Теперь аналитики единодушно считают, что такой поворот событий был предрешен еще годом раньше, и в последний год президентства де Голль уже был не тот. Но Капица этого не заметил. Вообще в прогнозах он мог быть прав, как в случае с Линь Бяо, но часто и ошибался. Еще одним симпатичным ему лидером был Нородом Сианук. Ему он предсказывал долгое и успешное политическое будущее накануне его свержения (впрочем, спустя много лет он все-таки появился опять в политике).

Михаил Степанович говорил, что думал, поэтому у него бывали неприятности. В 1970 г., когда я уже учился в аспирантуре Института востоковедения, там прошел слух о том, что Капице запретили выступать с публичными лекциями. И действительно, в Доме ученых я больше его не слышал (впрочем, вскоре я перестал туда ходить на лекции). Однако на его карьере дипломата это как будто не сказалось: уже после этого он стал заместителем министра иностранных дел. Потом много лет я редко его видел, хотя часто о нем слышал: его высказывания, ситуации, в которые он попадал, постоянно обсуждались в институте.

Вновь я встретился с Михаилом Степановичем и впервые по-настоящему с ним познакомился в 1987 г., когда он был назначен директором Института востоковедения и занимал эту должность до 1994 г. Не нужно говорить о том, насколько сложным для института оказался этот период.

Если для его предшественника Е. М. Примакова директорство в институте было одной из ступеней вверх в успешной карьере, то Михаил Степанович не мог не ощущать, что «едет с ярмарки». Ему было уже далеко за шестьдесят, силы начинали уходить. Из МИДа его, как и многих других дипломатов старой формации, изгнал Э. А. Шеварднадзе. Академическая деятельность ему не была совсем в новинку, но все же он не мог не ощущать себя «человеком со стороны». Видно было, что ему не очень хотелось проявлять какую-то активность. Но активности требовала общественная ситуация. В Академии наук к моменту прихода в нее Капицы руководящее положение еще занимала «старая гвардия», но в Институте востоковедения, как и в других институтах, все большую роль играли люди иного склада, «горлопаны», как их именовал Михаил Степанович. Поначалу их деятельность шла в основном снизу.

В деятельности директора чувствовалась усталость. А многое для него оказалось неожиданным. В годы дипломатической службы он вряд ли мог себе представить, что ему когда-нибудь, например, придется заниматься коммерческой деятельностью в виде сдачи в аренду институтских помещений. А пришлось. И здесь он оказался не по возрасту неопытен и допустил особенно много ошибок. Сам выбор арендаторов оказался неудачен, что привело к судебным тяжбам, вызовам милиции и прочему, к чему Капица был совсем не готов.

Но и с собственно институтскими делами было непросто. Михаил Степанович проявил себя миролюбивым человеком, хотя как дипломат был чувствителен к своему авторитету и знакам уважения по своему адресу. Но обстановка сказывалась. Уже через год после прихода, в феврале 1988 г., новый директор потерпел моральное поражение на перевыборах ученого совета, срок полномочий которого истек. Дирекция наметила новый состав строго по ранжиру: заместители директора, заведующие отделами плюс академики и члены-корреспонденты (сам Капица не баллотировался: директор всегда входит в ученый совет по должности). Но заранее разработанная процедура сразу рухнула: «горлопаны», потребовали свободного голосования, и директор не смог возразить. Все отобранные кандидатуры были включены в списки для голосования, но, помимо них, выдвинули и многих других. В итоге новоизбранный состав совета примерно наполовину не совпал с директорским (кстати, среди «народных» кандидатов тогда впервые выбрали туда и меня). Вероятно, для Капицы эти события были тяжелым ударом. Но он избрал единственную правильную в тех условиях тактику: признал результаты голосования и начал налаживать отношения с новым советом, где все-таки преобладали люди, специально не искавшие конфликтов с дирекцией. Все в тот раз быстро успокоилось.

И в отличие от некоторых других академических институтов за семь лет восстания сотрудников против директора так и не произошло. Если «демократическая общественность» иногда и вела за собой коллектив, то чаще это происходило по «глобальным» вопросам вроде выдвижения кандидатов в народные депутаты от Академии наук (проходившего в разных институтах по одинаковым сценариям с одинаковыми кандидатурами). Но, например, не получили развития появившиеся было предложения создать институтский совет трудового коллектива (кое-где такие советы становились параллельными центрами власти). На собраниях бурно шумели (и не только радикал-демократы), но все оставалось в рамках.

В этом вряд ли целиком была заслуга директора. Традиции, сложившиеся при Б. Г. Гафурове (см. очерк «Мудрый директор») и сохранявшиеся при Е. М. Примакове и недолго возглавлявшем институт Г. Ф. Киме, тоже, вероятно, играли роль. Сравнительно свободная обстановка внутри института, возможность высказывать научные взгляды в довольно широких пределах, умение прежних директоров гасить конфликты, – все это привело к тому, что среди наиболее солидной и авторитетной части сотрудников мало кто считал себя в институте лично ущемленным (те, кто считали, просто ушли в другие места, особенно в РГГУ). Даже противники «тоталитаризма» и «тоталитарной науки» обычно не хотели ни ликвидации института, ни разрушения сложившихся традиций. А Михаил Степанович, как бы к нему ни относились, и как бы он многих ни раздражал, тоже этого не желал.

Забегая вперед, упомяну самый, пожалуй, критический момент этого периода, относящийся уже к февралю и марту 1992 г. Тогда никто не знал, что будет завтра, ходили слухи о скором роспуске Академии наук или, по крайней мере, о предстоящем выходе из ее состава институтов. И тогда один из сотрудников выступил с идеей о преобразования института в фонд, естественно, под его руководством, пообещав при этом резко поднять зарплаты. Институт бурлил, мнения разделились. И хотя это было время идеологических распрей, институт раскололся не по идейному, а по социальному, если угодно, по классовому признаку. Сотрудники невысокого ранга с низкими зарплатами активно поддержали идею фонда, а институтская элита из администраторов и докторов наук независимо от политических взглядов желала сохранения института в прежнем виде. Трудно сказать, что было бы с Михаилом Степановичем, если бы проект осуществился, но ситуация разрядилась сама собой: у инициатора проекта не хватило денег для создания фонда.