Здесь, под северной звездою... (книга 1) - Линна Вяйнё
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Элиас испугался и стал объяснять, что он не имел в виду ничего плохого. Аксели расправил плечи и, уходя, сказал:
В Финляндии свобода слова: говори, что хочешь, но тебе могут и ответить. Больше я об этом ничего не скажу, но если что-нибудь подобное услышу еще раз, то разговор пойдет другой. Ты не обижайся, но тут уж никуда не денешься.
Правда, потом он чувствовал себя немного неловко — ведь Элиас моложе его и слабее. Но, во всяком случае, он впервые «поговорил с глазу на глаз».
Новые встречи с Ауне устраивались легко, только труднее стало скрываться в светлые вечера. К тому же Ауне не очень-то хотела соблюдать осторожность, да еще и обижалась:
— Если я тебе при дневном свете не гожусь, так лучше нс ходи совсем.
Он мог, конечно, двумя словами развеять ее недовольство, но парню и самому было стыдно прятаться. Когда приходилось сидеть, притаившись в кустах за баней Леппэнена, и смотреть, как Преети бродит по двору, Аксели готов был сквозь землю провалиться от стыда.
Потом его стало мучить опасение, что беспечная Ауне может проболтаться. Иной раз она при людях бросала на него слишком выразительные взгляды. Тогда он начинал подумывать, как бы кончить это знакомство.
Но когда наедине с ним Ауне напевала чувствительные песенки и говорила о любви, парня мучили угрызения совести. Однажды Ауне сказала растроганно:
— Удивительно все-таки... Никто и не думал, когда в школу ходили, что из нас получится пара...
— М-м... угу...
В таких случаях надо было быстрее отвлечь внимание Ауне чем-нибудь другим, пока не вырвется ее облегченный вздох:
— ..А-ах... ха-ах!.. Тебе бы музыкантом быть... с такими пальцами... Ой, оставь... Я так ужасно боюсь щепотки... Не смей... И-их!..
Затем Аксели по некоторым словечкам Оскара с изумлением догадался, что они с ним ходят к Ауне по очереди. Это облегчило его совесть, и Аксели постарался скрыть злорадную улыбку, не заметив точно такой же улыбки Оскара, который знал все.
Оску напоминал ему Элину. Аксели уже давно не видел ее, потому что был занят на стройке и не успевал наведаться в Кививуори. Анна же не пускала дочку к рабочему дому вместе с другими девушками, которые приходили вечерами поглядеть, как там идут дела. Образ Элины постепенно тускнел в его памяти, но однажды, уже ближе к лету, он зашел в Кививуори и снова увидел ее. Этого было достаточно, чтобы вернулось прежнее чувство. Оно вспыхнуло с неожиданной силой и стало гораздо мучительнее. Он увидал Элину совершенно взрослой. Белокурая, прекрасно сложенная, девушка была вылитым портретом матери. Вероятно, и мать была в юности так же хороша. Но к этой крестьянской красоте привычка чисто, опрятно одеваться прибавила еще особый оттенок изящества. И вместе с нахлынувшей любовью Аксели стало мучить неверие в себя. Элина казалась ему недосягаемой. Она мыла руки перед каждой едой. А в деревне говорили, что у нее даже есть панталоны, обшитые кружевами. Видели, мол, этакие, когда белье на веревке сохло.
Правда, Элина была с ним ласкова, но совершенно как со всеми. Аксели испытывал болезненную ревность, оттого что она радуется жизни и так безоблачно счастлива. Он сидел на своем старом месте у дверей и смотрел, как Элина проходит мимо то с ведром, то с кувшином, и казалось, будто она танцует в таинственном ожидании какой-то радости.
Трудно было даже оставаться спокойным. То, что он старый знакомый, обязывало его держаться просто и обыкновенно. Но его чувства не вмещались в эти рамки. Многое надо было еще выяснить. Ауне... Все, что связывало его с нею, стало теперь ужасно ничтожным. Зато образ Элины вырастал и поднимался в его глазах на недосягаемую высоту. «Почему? Ведь и она человек. Не такая уж она важная, хотя крестная и постаралась, и воображает ее какой-то... какой-то...»
Но, понимая это, все равно Аксели не мог представить ее себе обыкновенным человеком. И вся его мужская опытность была в этом отношении совершенно бессильна. Он нарочно думал о кружевных панталонах, чтобы принизить Элину и таким образом приблизить ее к себе. «Много ли толку в кружевах, — думал он. — Под ними ведь то же, что и у других». Но от грубых мыслей не становилось легче. Он так и не сумел увидеть в Элине ничего будничного или безобразного. Все в ней казалось не таким, как у других. Улыбка синих глаз, чуть заметное движение уголка рта, похожее на Отто, — все манило и казалось удивительным, как и ее гибкий стан и легкая походка.
На свидание с Ауне, уже назначенное, он не пошел. Коим унылым, будничным казалась теперь Коскела! Где они живут? Лесные дикари! А Кививуори представлялось ему совсем в другом свете. Как будто эта торппа поднялась на недосягаемую высоту в сравнении с родительской.
— Нy и скамейки у нас. Надо их подновить, что ли. А то лишь тем и гладки, что задами обшорканы.
— Возьми да обстругай, если так не хороши. Мне еще пока ни одна заноза в зад не вонзилась. А если у тебя такая нежная, так пожалуйста — рубанок в сарае.
Юсси чувствовал себя обиженным. Зато Алма была довольна, когда сын и вправду взял рубанок и заново обстругал скамьи.
И дом, по мнению парня, обветшал.
Не мешало бы выкрасить стены красной охрой. Или хоть окна — белилами.
— Хе-хе... Поднови сперва крышу, а уже потом стены крась. Красота-то, она, конечно, радует глаз, но жилье оттого лучше не станет.
— Краска ведь не только видимость, но и защита. Я и подумал, что пора покрасить стены, покуда совсем не погнили.
— Скажи спасибо, сынок, что есть у тебя крыша над головой. А на такое-этакое моих денег не хватает.
Когда Аксели видел межевую изгородь на болоте и простирающиеся за ней пасторатские покосы, старое возмущение вспыхивало в нем пуще прежнего. Без этих покосов Коскела точно калека. Нынче уже никто в деревне не говорит, что это большая и богатая торппа.
Проклятый поп! На черта же он брал себе такую модницу жену, если не способен прокормить ее, не грабя других? Поискал бы уж бабу себе по плечу, так и меньшего бы ему хватило. Ну, куда теперь эта торппа годится? Такие-то
