Избранное - Вильям Хайнесен

Полицмейстер потер руки и пощелкал языком.

— Все в порядке, Шарлотта! Все в порядке!

Судья же, напротив, с некоторым сомнением воспринял безоговорочное признание несчастного типографа. Правда, оно, в общем, подтвердило разработанную им совместно с доктором Маникусом патологическую гипотезу. И все же. В глубине души он не особенно доверял этому признанию, не решался принять его за чистую монету. Однако странному уголовному делу необходимо было дать дальнейший ход. Он подобрал все протоколы, написал обстоятельный рапорт, не упустив ни малейшей подробности. И приложил заключение доктора Маникуса о том, что желательно провести тщательное обследование психического состояния Корнелиуса Исаксена.

И в один прекрасный день Корнелиус был выслан из родного города, оставив его обитателей поверженными в крайнее замешательство.

Те, кто видел, как он уезжал, были удивлены его спокойным и будничным видом. Приветливая, немного рассеянная улыбка, выступающая нижняя челюсть, пенсне — все было то же самое. Да, Корнелиус ни чуточки не изменился. Он остался прежним.

Несколько дней спустя Ура с Большого Камня выписалась из больницы. Ходить она могла, лишь опираясь на две клюки. Ура поселилась покамест в квартирке Корнелиуса в Бастилии. Первое, что она сделала по возвращении домой, — она позвала к себе Морица и Оле Брэнди.

— Значит, Корнелиуса выслали как бандита и грабителя, — сказала она. — Но кто грабитель-то?

— Матте-Гок! — ответил Оле Брэнди. — Только как доказать? Ты можешь это доказать?

Ура, разумеется, не могла. Она сидела, извиваясь и ерзая.

— А я все-таки верю, что в конце концов справедливость восторжествует, — сказал Мориц.

— Никогда, — ответила Ура. — Если только ей не помочь!

Ура вытянула вверх указательный палец, покачала головой и сказала с закрытыми глазами:

— Я просила, умоляла свою сестру переворошить вещи Матте-Гока, посмотреть у него в ящиках, поискать в постели, за обоями, всюду! Я знаю, что деньги у него! Я это видела, и спится мне про это все время. Но ее не заставишь. Она к нему слабость питает, старая курица! Думает, что я не в своем уме. Разговаривает со мной, как с ребенком.

Ура ткнула пальцем в Морица:

— Но теперь ты, Мориц, ты должен распутать это дело! Ясно тебе? Постарайся как-нибудь проникнуть к нему в комнату!

— Чтобы Мориц забрался в чужой дом? — ехидно сказал Оле Брэнди. — Этого тебе в жизни от него не дождаться! Но… дьявол и тысяча чертей!

Оле шлепнул себя по ляжке:

— Я знаю, что мы сделаем, Ура! Я знаю, что мы сделаем!

Тут Ура разразилась хохотом. У нее начался один из ее шумных приступов смеха, совсем как когда-то, она захлопала в ладоши, и лицо ее сделалось вдруг молодым и застенчивым от пробудившейся надежды.

— Оле знает, что надо сделать! — воскликнула она. — Уж он-то знает!

А Оле Брэнди сразу подумал о сыне могильщика Петере. Кто мастер залезать в чужие квартиры, так это он. Мальчишка только и делает, что подворовывает, и коли уж он все равно этим занимается, людям во зло и себе на позор, так не грех ему будет один-то раз забраться в чужой дом с пользой, чтобы послужить доброму делу.

— Я буду один за все в ответе, — сказал он мальчишке. — Ежели кого засадят в кутузку, то только меня. И не сомневайся, я им сумею разъяснить, отчего и почему. А ты, парень, даже хотя ни гроша не найдешь, получишь за работу пять крон.

Операция была осуществлена в тот же вечер. Это не составило особого труда. В доме было пусто. Анкерсен, Матте-Гок и фру Мидиор ушли на собрание в «Идун». Дверь была заперта на замок, но можно было войти через подвал. Однако дверь в комнату Матте-Гока тоже оказалась заперта. Тогда пришлось приступиться с другого конца. Окно у Матте-Гока было приотворено. Петер вскарабкался наверх по рябиновым шпалерам. Оле Брэнди стоял в дозоре и подавал мальчишке сигналы, кашляя и перхая условленным образом.

Петер так надолго застрял в комнате Матте-Гока, что Оле пришлось подойти к самому окну и силком выкашливать и выхаркивать его оттуда, потому что приближалось уже то время, когда праведники обычно возвращались с собрания.

Наконец мальчишка показался в окне. Оле пригнулся и исчез.

Встретились они чуть позже у Оле в лодочном сарае. Петер принес коричневую кожаную сумку.

— Я искал, искал, — рассказывал он. — Ящик в комнате только один, в тумбочке, там их не было. Тогда я стал искать под кроватью, и в постели, и в одежде, что висит в шкафу, и сверху, на шкафу, и снизу, и за шкафом, и за тумбочкой, и под ковром на полу, и в сиденье стула, и за занавесками, и обои прощупал, нет ли в них шишек, но нигде ничего не было, а вот эта сумка, я ее не смог открыть, и поэтому…

Оле Брэнди тоже не сумел отпереть сумку. Тогда он достал свой нож и пропорол в коже дыру. Бумаги! Гром и молния!

Но денег нет. Только божественные книжонки, брошюры, номера газеты «Будстиккен».

Оле Брэнди швырнул сумку наземь, пнул ее ногой, придавил башмаком. Облил бензином и поджег. Глаза его и серьги молнией сверкали в отсветах пламени, а сломанный нос ярко блестел. В эту минуту он способен был сжечь самого Матте-Гока и Анкерсена в придачу. Он всеми силами души желал, чтобы злые несчастья обрушились на их головы.

Когда огонь догорел, он обернулся к мальчишке, который стоял, ссутулясь, в темноте и глядел на него устало и выжидательно, и тут раскаяние и нежность захлестнули его. Он взял Петера за плечи и повел к себе домой. Выдвинув ящик старинного шкафчика, он достал серый мохнатый кошелек.

— Вот, держи, — ласково сказал он, протягивая мальчишке две золотые монеты. — Цена им вместе двадцать крон. Это тебе. Только обещай, что будешь впредь вести себя прилично. Коли деньги тебе понадобятся или, к примеру, ты в чем сомневаешься, приходи прямо ко мне. И еще я, сказать по правде, считаю, пора бы тебе отправиться в плавание и начать жить, как подобает настоящему мужчине, я и сам это сделал в твоем возрасте. Если даешь свое согласие, обещаю устроить тебя юнгой к доброму и честному шкиперу, так что жалеть не придется!

Он пожал Петеру руку и тихо вздохнул.

Людская благотворительность и жертвенность расцветают особенно пышным цветом, когда дело касается случая, привлекающего к себе внимание общественности. Конца-краю не было тому участию, которое выказывалось Корнелии и ее старой приемной матери теперь, когда они при столь драматических обстоятельствах лишились своего кормильца. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь их не навестил, причем это были не только друзья и знакомые, но и люди, с которыми они прежде словом никогда не перемолвились. Им присылали яйца и молоко, пироги, хлебцы и кофе. Консул Хансен прислал им восемь мешков угля. Пастор Фруэлунд зашел сказать им слова утешения.

И Комитет призрения Христианского общества трезвости «Идун» явился с Анкерсеном во главе и предложил обеспечить их жильем и средствами к существованию. Условия: вступление в общество с принесением положенной публичной исповеди и покаяния, с общей молитвой и всем прочим. И городская управа тоже явилась с похожим предложением, условия, однако же, были другие. Ура учтиво благодарила, но она могла им сообщить, что все давно уже в порядке: Оле Брэнди был так любезен предоставить в их распоряжение свой дом и он же вместе с Оливариусом, Янниксеном, Мак Беттом и другими друзьями берет на себя заботу об их насущных нуждах.

Бьющая через край филантропия легко может стать обременительной для тех, кто является ее предметом. Ура была тугоуха, стара и увечна и втайне желала, чтобы весь этот шум поскорее кончился. У нее даже повеселело на душе, когда к ним однажды пришел человек, не принесший с собой ничего, кроме самого обыкновенного старомодного счета. Этим человеком был адвокат Веннингстед. Он не торопясь осмотрелся в маленькой комнатушке и, кивнув, присел на кушетку.

— Так вот, речь идет об уплате за квартал, — дружелюбно сказал он. — Что будем с этим делать? И затем еще одна вещь: на эту квартиру много охотников, а я как раз сегодня узнал, что городская управа… Ах, вы переедете к Оле Ольсену? Ну и отлично. Послезавтра? Благодарю. Тогда, быть может, удобнее всего и это дельце с Ольсеном утрясти, ладно, хорошо, я поговорю с ним.

Веннингстед еще раз дружелюбно кивнул и задвигал ушами, украдкой разглядывая слепую Корнелию, которую, несмотря на неоднократные визиты в прошлом, все как-то не удавалось увидеть поближе. Ага, вот она какая. А ведь недурна. Отнюдь, отнюдь. И стало быть, вздор люди болтают, будто бы она в положении. Ничего подобного. Тонка, как спичка.

На прощание адвокат подержал ее руку в своей. Спускаясь по лестнице, он продолжал думать: «Н-да, благородно со стороны Оле Брэнди. В высшей степени благородно. Гм. Нет ли здесь задней мысли? Девочка-то очень даже ничего. А старуха глуха, да и голова у нее уже не варит. Но… слепую женщину! Экое, право, бесстыдство. Совершеннейшее бесстыдство. Но быть может, в этом-то и есть особая прелесть, как знать…»