Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я - Павел Фокин

Этот замечательно одаренный человек умер очень молодым. Странно, что он в те далекие годы говорил, что столица в Петербурге – историческое недоразумение, столица, конечно, будет в Москве. Москва город неудобный, но его весь перепланируют – будет большая улица, очень широкая, от Театральной площади до самых Воробьевых гор – вот вам и центральный проспект. Переспорить его не удавалось никому. Он улыбался, когда ему говорили, что это – фантастика. И говорил, свистя и пощипывая: „Просс-сто здравый смысс-ссл. Совершенно ясс-ссно. Философ вовсе не обязан быть дураком. Аффоризз-зм Шопенгауэра. Ну, это, конечно, не философ. Однако в отдельных случаях…“ – и он снова заходил по комнате, а карандаши завертелись в своей вечной пляске в его пальцах» (С. Бобров. Мальчик).

ШЕНШИН Александр Алексеевич

Композитор, педагог.

«Каждый раз, когда я вспоминаю о Шеншине, я испытываю горькое чувство. О нем мало вспоминают, если и вспоминают вообще. Человек редкого ума и безупречного вкуса, он пользовался немалым авторитетом в тогдашних музыкальных кругах. Помню, как я иногда заставал у него молоденького, недавно прибывшего в Москву Шебалина, который консультировался у Александра Алексеевича по вопросам оркестровки. Иной раз я заставал у него Н. П. Рождественскую или еще кого-либо из ведущих певиц Москвы, – с ними он занимался вокалом. Он много думал, много понимал, любил передавать другим чистое золото своего ума. Он был предельно честен, искренен, целен. Внешне он резко отличался от типичного для того времени стиля людей искусства. Он скорее походил на человека глазуновского поколения, обстановка его квартиры была лишена принятой тогда эстетической нарочитости, так же как и его внешность. Круглолицый, сероглазый, с небольшими усиками, всегда в очках, он любил придавать своей речи народно-русский привкус.

Трагической стороной его жизни, ее настоящим содержанием и драмой было его композиторство. Он писал немного, но с полной отдачей и на высоком уровне понимания своего искусства. Но единственный пример, характерный для тех поколений: собственные требования к себе и своему искусству были слишком велики. Культура перерастала возможности таланта. Сочинения Шеншина были всегда на уровне новаторского искусства, отличались продуманностью и формальным совершенством, но он сам чувствовал эту связанность крыльев, неполное дыхание, замкнутость художественного отшельника без всякой склонности к аскетизму. Уже в конце своей недолгой жизни Александр Алексеевич однажды сказал со всей трезвостью здорового критического самосознания: „Шостакович уже написал все мои сочинения“. Для меня Александр Алексеевич был, несмотря на небольшую разницу в возрасте, чуть ли не непререкаемым авторитетом. Вероятно, я сам виноват в том, что в последние годы его жизни наши отношения как-то разладились. Я тогда посулил ему написать либретто и рассказал план, но, быстро разочаровавшись в своем замысле, прекратил работу над ним. Шеншин успел „загореться“ будущей оперой, и мой отказ от ее продолжения, по-видимому, стал причиной его охлаждения. Может быть, и еще были причины.

…Сочинение хоровых партий, занимающих заметное место в „Трахинянках“, было поручено именно Шеншину, в сознании, что после кончины Танеева вряд ли кто другой мог бы с полным правом взяться за этот труд. А. А. в неожиданно быстрые сроки сочинил хоровые партии трагедии, причем я думаю не ошибиться, утверждая, что эти хоры едва ли не лучшее из того, что создал этот не смогший развернуться талант. Минуты, когда А. А. уже разучивал с увлеченными артистками хоровые партии, остались лучшими воспоминаниями из всей работы над Софоклом в театре. Впоследствии, когда наша затея не понадобилась театру, А. А. воспользовался темами и даже разработками отдельных эпизодов из этих хоровых партий в балетной сюите, которая была впоследствии поставлена Касьяном Голейзовским на сцене Большого театра» (С. Шервинский. От знакомства к родству).

ШЕРВАШИДЗЕ (Чачба) Александр Константинович

Художник театра, график, живописец и критик. Оформлял спектакли, выполнял театральные эскизы, портреты артистов, художников, литераторов. Участвовал в выставках «Мир искусства», в «Салоне» В. Издебского. С 1920 – за границей. Секундант М. Волошина в дуэли с Н. Гумилевым.

«Его род принадлежал к самой достоверной и древней кавказской аристократии, а предки его были, как говорят, даже царями Абхазии, но Александр Константинович хоть и был очень породист с виду, однако, обладая весьма скудными средствами, вел жизнь более чем скромную. Он был женат на особе прекрасных душевных качеств, умной и образованной, но с виду напоминавшей простую деревенскую бабу. Как это так случилось, что такой изящный и пленительный человек связал свою судьбу с такой удивительно к нему не подходившей особой, никак нельзя было объяснить, но вряд ли тут подействовало минутное увлечение страсти и еще менее материальный расчет – нечто окончательно чуждое Александру Константиновичу. И он, и она были настоящими бедняками. Относился он, во всяком случае, к Екатерине Васильевне если и без каких-либо проявлений нежности, то все же с изысканной вежливостью. …Это был вообще великий чудак. Его доброта легко переходила в „преступную“ слабость, в то же время он был нелепо вспыльчив, крайне непоследователен в своих поступках и… классически ленив. Из всех моих знакомых художников он был, несмотря на подлинную даровитость, наименее продуктивен, и лишь впоследствии, женившись после развода с первой женой на Н. И. Бутковской и войдя в тесный контакт с театральным миром, он в качестве искусного декоратора более наглядно проявил свои способности. Театр со своей вечной срочностью хоть кого перевоспитает.

По существу же Шервашидзе оставался и впоследствии таким же чарующе-туманным, такой же „складной душой“, охотно подчиняющейся и мнению, и воле других и не боровшейся со своей трудноодолимой склонностью к far niente [итал. ничегонеделанию. – Сост.]. Это не мешало ему быть всегда опрятно одетым, отличаться большой воздержанностью в пище и в питье» (А. Бенуа. Мои воспоминания).

ШЕРШЕНЕВИЧ Вадим Габриэлевич

Поэт, один из главных теоретиков имажинизма, переводчик, мемуарист. Член объединения «Гилея». Лидер московской группы футуристов «Мезонин поэзии». Член «Ордена имажинистов». Стихотворные сборники «Весенние проталинки» (М., 1911), «Романтическая пудра» (СПб., 1913), «Экстравагантные флаконы» (СПб., 1913), «Carmina. Лирика. 1911–1912» (М., 1913), «Автомобильная поступь. Лирика. 1913–1915» (М., 1916), «Быстрь. Монологическая драма» (М., 1916), «Вечный жид. Трагедия великолепного отчаяния» (М., 1916), «Крематорий» (М., 1918), «Лошадь как лошадь. Третья книга лирики» (М., 1920), «Одна сплошная нелепость» (М., 1922), «Кооперативы веселья. Поэмы» (М., 1921), «Шиш» (М.; Пг., 1924; совм. с Г. Шмерельсоном), «Итак итог» (М., 1926). Книги «Футуризм без маски» (СПб., 1913), «Зеленая улица» (М., 1916) и др. Книга воспоминаний «Великолепный очевидец».