Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О! Лиза! Сука!
— Заткнись и люби меня скорее!
Потом они сидели на кровати, переплетясь телами.
— Что это? — спросила Лиза, только сейчас заметив на левом Пашкином плече синюю татуировку, безыскусную, залитую под кожу чернилами старым болезненным способом.
— Это мой крест — море, флот и ты.
Лиза внимательно изучила картинку, водя по ней пальцем. Это был якорь, перерезанный волной так, что над импровизированной водой торчали только лапы, веретено, шток и рым. Остальная часть, рога и тренд, располагалась под волной. На носке правой лапы, ближе к Пашкиной спине, сидела чайка клювом вперёд. Видно её было только сбоку или сзади.
— Больно, наверное? — спросила женщина, отрывая палец.
— У меня низкий болевой порог.
— А у меня высокий.
— Не ври.
— Да не вру я. А почему слева?
— Ближе к сердцу.
— Оно посередине.
— Всё равно немного левее.
Лиза уставилась на чайку и пробормотала:
— Надеюсь, мой голос не такой ужасный, как у чайки?
Она спросила у себя самой, но Пашка услышал.
— Гораздо ужаснее. Твой голос всю душу вынимает и футболит как мяч. Какой чайке такое под силу? Только Лизе.
Лиза хохотнула.
— Ты преувеличиваешь.
— Лучше тебе и вправду не верить мне. Ты обычная бабёнка с заурядным голосом. Это просто по рупору у меня в каждом ухе, лоцман на глазах, а уж душонка моя чересчур слабо привязана к телу, вот всё время и выскакивает.
— Павел, я тебя не спрашивала. Честно.
— Да чего меня спрашивать? Со мной и так всё ясно. Да и с тобой. Я летом стажировку проходил на паруснике «Мир», там и попросил одного умельца эту картинку на плечо.
— Вот чего у тебя руки такие шершавые и мозолистые. А если надоест тебе эта чайка?
— Возьму и вырежу.
Лизу передёрнуло, и она отсела от него на край кровати, отвернувшись. Он подвинулся к ней и, стоя на коленях и нависая над ней, взял за плечи сзади:
— Крови боишься?
— Воображение богатое. Выходит, жизнь твоего друга привела тебя во флот, а его смерть вернула тебя мне.
— Его убили ударом точно в сердце. Знала бы ты, какое оно, Ванькино сердце!..
Лиза подумала: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».
…Он любил её четыре раза за ночь. Два раза засыпал, но каждый раз, находя сквозь сон, просыпался и снова начинал ласкать. Утром он был разбит и спал беспробудно. Проснулся он, оттого что по нему елозил Максимка, и нежный голос тянул:
— Ми-и-лый, ми-и-лый, ты опоздаешь на поезд.
Пашка вскочил на кровати на колени и с досадой стукнул в подушку. Максимка, лежащий рядом на животе, взвизгнул и заплакал.
— Прости, малыш, — Пашка взял его на руки и обнял, — я не хотел тебя напугать.
Лиза стояла рядом с кроватью, и Пашка притянул и её в объятия. Они обнялись втроём, как настоящая семья.
— Люблю вас.
Он сжал их крепче.
— Обещай, Лиза. Обещай хотя бы подумать.
— Хорошо, Паша, обещаю.
Он собирался поспешно, с трудом попадал ногами в кроссовки. Перед уходом, в коридоре, он обнял их ещё раз и признался в любви.
— Очень-очень-очень, — говорил он, жмурясь и вкладывая силу в голос, а не в объятия, чтобы не задушить любимых.
— У меня теперь все внутренности будут болеть, наверное, до самого твоего возвращения.
— Ну и хорошо. Будешь помнить обо мне.
Она ущипнула его за бок.
— Лиза, — спросил он серьёзно, — на что ты живёшь?
— Я скопила немного денег, пока работала.
— Дай мне телефон и адрес, я буду звонить и писать.
Он подержал малыша, пока она искала средства и записывала данные. Потом он поцеловал Максимку и передал ей, а записку спрятал в карман на груди.
Потом Павел ушёл, бросив на них прощальный взгляд через дверной проём и стараясь удержать образ матери с младенцем на руках в памяти.
Через два часа он, вымытый и выбритый, сидел уже в плацкартном вагоне поезда Москва-Петербург и писал на коленях, забившись в угол сиденья и подняв на него согнутые ноги, первое письмо Лизе.
Полгода он слал ей письма, то тёплые и светлые, то тёмные и грязные, которые лучше вовсе не показывать потомкам, ибо стыдно. Вот одно из них:
«Приветствую тебя, моя великолепная, моя блистательная злючка!
Почему я тебя так величаю? Когда я встретил тебя, Лиза, ты была холодная, как мороженое. Я захотел растопить лёд. Прости меня за совершенно мерзкий поступок, который я совершил, чтобы познакомиться с тобой. Я сразу понял, что, если заговорю, чтобы я там ни придумал, ты пошлёшь меня восвояси. Впрочем, ты могла сделать это в любом случае. Но у меня было одно желание — изменить выражение твоего лица, и одна цель — поцеловать тебя. Ты была так зла на меня за этот поступок, такой ужасный, такой невежливый по отношению к тебе, моя прекрасная Лиза. Ты была настоящей злючкой. Ты была необыкновенной, ураганной, всколыхнувшей всё моё существо.
Грубость оказалась чудовищной, но чудотворной, ведь она позволила мне узнать тебя. У меня и в мыслях не было седлать тебя, как наш парусник седлал волны этим летом. Я просто хотел поцелуя, только поцелуя… А ты оказалась такой шальной бабой! (Прости мне это слово!) Ты мне устроила настоящее «голова-ноги», сальто-мортале и кульбит. Таких унижений я ещё не испытывал. Так что ты рассчиталась со мной сполна. И в тоже время ты позволила мне совершить восхождение на высоту твоей непорочности. Уж не знаю, каким ветром туда занесло Виктора. Нет. Это не я забрался на вершину, где восседала ты, это ты снизошла до меня. Теперь я это понимаю. Может быть, своей неучтивостью и нескромностью я этого заслужил? Если бы я блеял, как овца, пытаясь вызвать твоё расположение, ты бы,
