Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева

день, когда я сама, завидев его в окно идущим к колодцу с вёдрами, рванула за ним так, что не помнила себя. В тот день я, наконец, сделалась его. Он завёл меня в сарай, положил на сено. Там всё и случилось. И… было больно, но стало очень хорошо. Хорошо и от того, что это со мной сделал именно он. И я не понимаю, за что его наказывать, если я сама этого желала.

— Понимаешь, Олеся, — попытался объяснить отец дочери, — порядочный человек не должен так поступать, какие бы чувства ты к нему ни питала. Ты же ещё девочка совсем.

Олеся вздохнула и пожала плечами.

Палашов слушал внимательно, не сводя с неё глаз, но ничего не записывал. Он пока прикидывал, что удостоить протокола. Раздумывал и любовался доверчивыми и ласковыми глазами. Она в каждом движении, вплоть до взмаха ресниц, была эдакой девочкой, эдакой лапулечкой. «Не может Глухов, увы, тебя любить, куклёныш», — с сожалением подумал он.

— Олеся, мне надо знать о Ване, включая день убийства.

Судорога боли прошлась по Олесиному лицу.

— Тут уж я не могу придумать ничего, чтобы Тимофея оправдать. Ваня… Он был такой тихий диковатый парнишка, закрытый, застенчивый, ключ к которому имелся лишь у Паши Круглова. Мы с ним почти не общались, он только смотрел пристально на меня пытливыми глазами, и невероятное смущение прочитывалось на его лице. Он не ходил на вечёрки, впрочем, я тоже. Я начала ходить, когда уже связалась с Тимофеем, ради него, для него, и это было по-новому, теперь и другие знали, что я с ним.

— А я, наивный дурак, думал, ей понравился какой-нибудь парнишка, а Тимофей как раз там за ней и присмотрит, — горестно добавил Игорь Дмитриевич.

Палашов понимающе кивнул. Оба, и Олеся, и Ваня, слишком юные, слишком застенчивые, чтобы уверенно и самостоятельно делать шаги навстречу желаниям. Слишком много радужного, бьющего в глаза света в их картине мира.

Олеся жалобно глянула на отца и продолжила:

— Ничего, кажется, не связывало Ваню и Тимофея. Ни совместный отдых, ни совместный труд. Жили каждый совершенно сам по себе.

«Марья Антоновна их связывала и связывает. И ты», — вслух этого следователь не сказал.

— В тот вечер Тимофей дождался меня, вышел следом за мной, догнал, и на выгон мы пришли вместе. Там уже ребята были в сборе: Денис, Алексей, Василий, Женя Петрова, Даша, Валя. Я уже немного разбиралась в их сложных и в тоже время примитивных взаимоотношениях, а они прекрасно знали обо мне и Тимофее.

— И хоть бы одна сволочь пришла и рассказала отцу, — возмущённо вклинился в повествование Игорь Дмитриевич.

— Совершенно неожиданно, когда мы проходили мимо её дома, к нам выскочила Мила. Она была какая-то разудалая, и Тимофей немедленно согласился взять её с собой. Её присутствие меня чрезвычайно беспокоило, и все Тимофеевы открытые ласки меня сильно напрягали. Затем мы развернулись и отправились назад, прямо в тот сарай к Тимофею. Мы тихонько прошли мимо дома. Я зашла первой — Тимофей по-хозяйски распахнул мне дверь — и обомлела, когда увидела Ваню с ножом. Так не вязался его образ, такого безобидного, с этим длинным блестящим лезвием. Кажется, он хотел зарезать корову, но Тимофей спас её, вырвав у него нож. Мне удалось поймать Ванин взгляд, и в нём я заметила какую-то обиду. Не понимаю, на что ему обижаться. Дальше при помощи ребят Тимофей пытался вырвать у него признание, но не тут-то было. То ли Ванька совсем дикий, то ли твёрдый и упрямый — ничего не вышло. А мне кажется, если бы Тимофей выгнал всех взашей и спокойно поговорил с парнем наедине, быстрее бы узнал причину. Мне было страшно — я не видела ещё ни разу, как бьют живого человека. Больше всех приложил лапу Денис. Лёха радовался непонятно чему, а Васька пытался это безобразие прекратить. Дашка орала, как свихнувшаяся болельщица, остальные девочки, как и я, были в ужасе. Тимофей удумал побитого Ваньку привязать к столбу. Он повёл себя совсем уж по-варварски. Парень был вполне уже наказан за покушение на корову, но Тимофею жуть как хотелось знать, в чём дело. Потом он достал бутылку с самогоном и предложил всем, даже я выпила. Хорошо, он не вздумал насильно вливать Ваньке эту дрянь. Тимофей предложил парам уединиться, кто где захочет. Нельзя, конечно, это назвать уединением, когда весь сарай дышит и вибрирует. Я боялась пикнуть в этой жути, где в темноте слышались шорохи, чмоканья, чавканья, шуршание, стоны, Дашкины вопли. Да, перед этим Тимофей предложил желающим заняться и Ванькой. Мила выскочила и закрыла пленника, потому что он был именно пленником, взволнованной разъярённой грудью. Она была, пожалуй, в это мгновенье даже опасна. Кажется, такой порыв вызвал в Тимофее уважение, и он легко согласился отдать парня ей. Меня он повлёк на сено возле выхода, где торчал этот устрашающий нож, где нажал выключатель и погасил свет. Я была напряжена. Руки Тимофея мне казались особенно жёсткими. Мысли о Ване, о Миле, о побоях мне мешали. Но вскоре Тимофей и выпитое спиртное заставили меня забыться. Потом я, получив дозу выбитого из меня блаженства, уснула, как младенец, несмотря на обстановку, и именно из-за неё долго не хотела просыпаться. Дальше последовал кошмар, который меня и разбудил. Ничего толком не понимая, я бежала со всеми за Ваней к лесу. Тот даже не повернулся, пропустил мимо ушей окрики Тимофея. А Лёха Рысев ведь успел нож из стены вытащить и бежал с ним, обгоняя Тимофея. Певунов тоже более прытким оказался. Он Ваню за руку дёрнул, крутанул и толкнул на Рысева, уже вперёд забежавшего. Прямо спиной на нож толкнул. Мила закричала. Шелест ужаса пробежал по остальным. Когда мы все подбежали к ним, я ещё не до конца понимала, что произошло. Рысев из-под Вани выбрался. Все стояли, как вкопанные, а Тимофей вообще напоминал большую ледяную глыбу. Его ярость мгновенно остыла и даже заморозилась. Казалось, только Мила понимает, что происходит. Она бросилась к Ване, стала говорить что-то Тимофею, шептать что-то Ване. Тимофей ожил, повернул Ваню боком, но всё было кончено — Ванины глаза замерли на месте. Я запомнила, что в них уже больше не было никакой обиды. Губы, без того крупные, были пухлее, чем раньше. Выражение лица стало совсем иным, как будто