С вождями и без них - Георгий Шахназаров

Но, пожалуй, самую роковую роль в судьбе и самой партии, и перестройки, да и в участи ее инициатора сыграла его простодушная уверенность в том, что можно идти по пути радикальных реформ, сохраняя почти без изменений прежнюю высшую когорту руководителей. В данном случае я имею в виду не только партийных секретарей, но и министров, дипломатов, военных. За многие десятилетия пребывания в той же когорте, и особенно за последние годы, он хорошо их изучил; обладая отличной памятью, звал каждого по имени и отчеству. Просто к ним привык. И даже когда начал встречать в этой среде глухое противодействие своим реформаторским замыслам, не обрушивался на них с яростной бранью, как это делал Ленин по отношению ко всем, кто осмеливался ему перечить, не снес им голов, как это делал Сталин, если кто-то ему переставал нравиться, не отправил послами и не перевел на пенсию, как это делал Брежнев по "доброте душевной", а только журил и выговаривал. Когда же ему, пользуясь случаем, говорили, что нельзя делать реформы, не обновив радикально управленческого корпуса, только отмахивался.

Разве что иной раз отведет душу в узком кругу, нелицеприятно отозвавшись о каком-нибудь сановном дураке. Да время от времени вспыхивали стычки на заседаниях Политбюро. Однажды, когда Рыжков стал жаловаться на "непотребное" поведение прессы, Лигачев подал реплику: "Распустили мы их, мер не принимаем", генсек рассердился: "По тебе, Егор, меры - это снять, разогнать, исключить. Вижу, у тебя другая позиция, на пленумах выступаешь с нею. Это твое право, но не думай, что мне не видно".

Это был один из первых симптомов того, что демоны раскола проникли уже в "кащееву душу" партии - Политбюро. Конечно, и раньше царившее в нем единство было во многом показным. Его члены в соответствии с лицемерной партийной этикой избегали напрямую опровергать друг друга (как же, ведь единомышленники!), но "гнули" каждый свою линию. Нетрудно было угадать, что, если, к примеру, Лигачев или Рыжков посетуют на дерзкие выпады средств массовой информации, Яковлев и Медведев за них вступятся; если консервативное крыло пожалуется на "наглеющую оппозицию", либералы предостерегут от попыток расправиться с ней, посоветуют "видеть бельмо в собственном глазу".

Но от раза к разу разность убеждений обнаруживала себя рельефней, и Горбачеву приходилось все труднее приводить их к общему знаменателю. Пытаясь любой ценой сохранить мнимое единство, он вынужден был приносить в жертву собственные приоритеты. Это наглядно проявилось, когда на Политбюро определялось отношение к возникшей в партии "Демократической платформе" (22 марта 1990 г.).

- Мы именуем ее сторонников радикалами, - говорил Лигачев, - а они отъявленные ревизионисты. Их программа - основа для создания буржуазной партии. Особенно опасны те, кто намерен остаться в КПСС, чтобы разложить ее изнутри. Нужно решительно с ними размежеваться.

- Надо торопиться с этим, - поддержал его В.А. Ивашко. - "На глаз" в партии сейчас треть радикалов и прочих, от анархистов до монархистов, треть наших, остальные выжидают.

Робкое замечание Медведева, что установки "ДП" немногим отличаются от опубликованной к съезду официальной платформы, потонуло в гуле голосов, требующих принятия санкций. Присоединился к ним и генсек.

- Мы подошли к этапу размежевания, прежде идейного, а затем и организационного. Все надо сделать до съезда, не допустив никаких выборов от "платформ". Если целые организации выразят несогласие с платформой ЦК распустить. Мы не собираемся громить их, как предателей. Нужно с пониманием отнестись к тому, что как генсек я занимаю принципиальную позицию размежевания, а как президент буду выступать за диалог со всеми.

9 июня 1990 года, в субботу, работали в Волынском над докладом к съезду. Были Яковлев, Фалин, Петраков и мы с Черняевым. Зашла речь о необходимости принять новый гимн, а М.С. вспомнил, как в детстве распевали:

Союз нерушимый

Залез под машину

И лопает кашу

За Родину нашу.

Посреди дискуссии поднял руку, требуя тишины, М.С. спросил меня в упор:

- У тебя, Георгий, какая идея?

Я не понял.

- В каком смысле?

- Ну, за что ты?

- Я социал-демократ по убеждению.

- А в какую партию пойдешь, если расколемся?

- В ту же, что и вы, Михаил Сергеевич, - ответил я без всякого намерения расписаться в преданности. - Я умру в нашей партии. Перебегать мне уже поздно, а вот переделать ее изнутри - этого хочу, не скрою. Убежден, что только в этом ее спасение. Народ не верит больше в коммунизм. Надо возвращаться к РСДРП. Только без приставочки "б".

Черняев возразил, что большинство в партии не позволит ее переименовать, "поднимут бунт на съезде и вынесут нас на свалку". Поспорили, но без страсти, потому что все понимали, что коммунистическое будущее не светит, и дело сейчас не в теории, а в политике.

Потом Горбачев рассказал, как в Штатах какой-то церковно-служитель сказал, что на его долю выпала миссия Христа. Мир пребывал во грехе, катился в пропасть, надо было остановить его, произнеся слова надежды, любви, единения.

- Понимаешь, - зыркнул он на меня, - единения, а вы меня на раскол толкаете. Все равно пророков в конце концов распинают. Вот и я думаю, не настал ли мой час быть распятым?

Он не подозревал, насколько близко окажется от креста на ХХVIII съезде КПСС. Многие и у нас, и за рубежом спорили, закончился он победой или поражением Горбачева. Были и такие, кто считал, что сражающиеся стороны разошлись, как при Бородино, с тяжелыми потерями, но не выяснив, кто взял верх. Причем за стороны брали не Демократическую платформу и консервативное крыло, а Центр во главе с Горбачевым и партийный аппарат, хотя это было явное упрощение.

В преддверии съезда вновь остро встал вопрос, не следует ли ему передать руководство партией в другие руки, чтобы не просто "сосредоточиться" на выполнении президентских обязанностей, а встать над партиями, приобрести моральное право считаться президентом всех советских людей, независимо от их политических пристрастий и партийной принадлежности. За две-три недели до съезда я написал ему на сей счет очередное послание, которое предложил подписать Черняеву и Петракову, что они с удовольствием, почти без поправок, сделали. Мы, можно сказать, наперебой уговаривали Горбачева пойти на непростой для него шаг, доказывая, что это будет полезно и для самой партии - очнется от головокружения, связанного с постоянным присутствием во власти, начнет заниматься выборами, постарается восстановить авторитет в массах. Говорили, что его влияние на КПСС сохранится, кроме того, можно подыскать надежного человека, который останется верен идеям перестройки. Но, выслушав все эти доводы, М. С. сказал, что мы его не убедили, он остается при мнении, что партия - это слишком важная политическая сила, чтобы отдавать ее на откуп кому бы то ни было.

- Поймите, - увещевал он, - ведь если, не дай бог, она попадет не в те руки, это грозит не просто двоевластием. Будет положен конец всему, что мы сделали, по существу, похоронит наши реформы. Вы недооцениваете запасов энергии, которые таятся в глубинах партийного организма, недооцениваете и силу аппарата. Почувствовав себя покинутыми, эти люди могут решиться на самые отчаянные шаги.

Был нами приведен и такой довод: а если на выборах генсека партократы, которых на съезде будет предостаточно, провалят его кандидатуру? На это он возразил, что имеет представление о расстановке сил. Даже отъявленные его недруги отдают себе отчет, что без Горбачева партии грозит быть оттесненной от всякого участия в политической жизни, произойдет огромный отток из ее рядов. Фактически, вставил Яковлев, речь пойдет о создании другой партии, горбачевской, за что я все время агитирую. Действительно, он давно носился с идеей разделить КПСС на две партии, которые работали бы в режиме двухпартийной системы.

В предсъездовские дни ситуация отличалась крайней напряженностью. Чуть ли не ежедневно приходили сообщения об очередных своевольных шагах Ельцина, продолжалось противостояние с Литвой, накапливался горючий материал для очередного взрыва в Закавказье, неспокойно было в Средней Азии, грозили забастовкой шахтеры. Словом, надвигалась гроза, и мало кто сомневался, что она грядет. Вероятно, впервые в нашем кругу стали высказываться опасения, что обаяние Горбачева и его умение убеждать окажутся бессильны перед крайней озлобленностью, которая ощущалась уже на российском съезде и должна была еще сильней проявиться на всесоюзном. Съезд должен был внести ясность в вопрос, сумеет ли партия образумиться. Впрочем, партия в широком смысле была здесь ни при чем, речь шла о делегатах, представлявших руководящий ее состав, который сумел правдами и неправдами заполучить значительную часть делегатских мест, составляя какие-нибудь полтора процента от 20-миллионной КПСС.

Да простится мне такое сравнение, но с самого начала съезда его агрессивная антиперестроечная часть напоминала хищников, готовых броситься на своего дрессировщика и растерзать его, но удерживаемых звонкими ударами бича. Время от времени Горбачев вынужден был прибегать к угрозам, приводившим в чувство "рыкающих" ретроградов, а увещевания, доводы рассудка предназначались "середине" зала, откликающейся на серьезные доводы.