Государственная недостаточность. Сборник интервью - Юрий Поляков

– Но как все-таки необходимость оставаться православным согласуется со свободой творчества?

– Я думаю, что если автор все время будет сидеть и думать: «Я православный писатель, я православный писатель…», он вряд ли напишет хоть что-то путное. Так же как в свое время не особо блеснули авторы, твердившие: «я коммунист, я коммунист». Настоящего талантливого автора ограничивают и направляют его внутренние убеждения. Если человек верит, он обязательно отразит это в своих текстах. Быть может, не напрямую, а через скрытые глубинные образы. И это как раз подействует на читателя. Из опыта девятнадцатого века мы можем видеть, что на путь атеизма многих толкнуло именно тупое вдалбливание религии в голову.

– А есть ли сейчас авторы со столь глубинным видением?

– Конечно! К примеру, Белов и Распутин – советские люди по воспитанию, они стоят на православных позициях. Вера Галактионова, в творчестве которой находит весьма интересное отражение православная этика. Отдельно хочу сказать о Тимуре Зульфикарове. По одной из ветвей своего рода он таджик, но по вере православный. В его литературе весьма любопытно сплелись православная идея и восточный материал. Если брать поэзию, то нельзя не сказать о недавно ушедшем от нас Николае Дмитриеве. Он не был истов в выражении своей веры, но его стихи буквально пропитаны Православием.

– Но пока Православная литература развивается параллельно основному книжному потоку и потому обделена общественным вниманием. Поправимо ли это?

– Православная литература может встроиться в основной поток, или «мейнстрим», как его называют, но только если она будет хорошо написана и пассионарна. Так было с прозой Достоевского и Лескова, которая, несмотря на свою религиозность, привлекала к себе даже ярых атеистов. Такие же имена есть и сейчас. К сожалению, шансы попасть в мейнстрим у православных авторов и их оппонентов не равны. Сегодня жизнь такова, что быть антиправославным автором гораздо выгодней. Какую бы дрянь вы ни написали, ее с радостью подхватят и будут долго «мейнстримить», дабы охватить максимум читателей.

– Может, читателю просто хочется подобных книг?

– Людям всегда нравился эпатаж. Эпатаж – это один из способов завоевания читателя, утверждения новых эстетических форм. Литература без эпатажа не интересна, молодой писатель должен эпатировать, но в любом обществе есть свои незыблемые ценности, которые нельзя трогать. Вот ислам в этом плане весьма жесток. Салман Рушди замахнулся на Магомета и в результате прячется до сих пор. Я, кстати, исламистов не осуждаю. Если они готовы убить человека за святотатство, пусть этот человек сперва подумает: что можно, а что нельзя. По этой же причине наша газета поддержала в свое время тех православных верующих, которые кулаками научили других уважать святыни, разгромив выставку «Осторожно, Религия!». Мне кажется, в ряде случаев с кулаками должно быть не только добро, но и вера. Увы, некоторые деятели понимают только такой язык.

– Но кроме этого у современной литературы есть еще одна странная особенность: жанровое разделение на «серьезную» и «несерьезную». Откуда это?

– Из прежних времен. Тогда в литературе существовала внутрицеховая иерархия. Высшей кастой, благороднейшим слоем считались прозаики, которые писали социально-философскую прозу. Дальше в порядке убывания шли поэты, очеркисты, авторы рассказов, драматурги, фантасты, детективщики… Кстати, совет по фантастической и приключенческой литературе был при секции детских писателей. Художественная ценность произведения при этом отходила на второй план. К примеру, среди поэтов наиболее «крутыми» считались авторы длинных поэм. Было даже как-то неприлично: ты поэт, а поэмы у тебя нет. Вот у Рубцова ни одной поэмы, а он великий поэт. И у Георгия Иванова – тоже нет. И что? Конечно, литературная жизнь изменилась.

Вместо Союза писателей ее определяют издательства, в меньшей степени журналы, но традиции сохранились. Всем очевидно, что братья Стругацкие или Кир Булычев, да и Носов со своим «Незнайкой» оказали гораздо большее влияние на наше общество, нежели авторы длинных и очень серьезных романов и поэм про БАМ, пятилетки и небывалые урожаи. Думаю, что «де-факто» эпоха каст канула в Лету. Но академическая наука снова запаздывает, и потому до сих пор можно услышать: «Стругацкие – это фантастика, а фантастика – это не серьезно!»

– Но издательский бизнес тоже развешивает ярлыки. Этот автор «массовый», а этот – «элитарный»…

– А так ли это плохо? Не стоит недооценивать роль массовой культуры. Как только писатель становится ее частью, ее агентом, он, естественно, многое выигрывает. Вот Набоков стал таким агентом после того, как написал «Лолиту». Если б не эта книга, читал бы весь мир так внимательно всего Набокова? Поэтому, слава богу, что по Лукьяненко сняли высокобюджетный блокбастер. Теперь и его прочтут, и не только «Ночной дозор». А прочтут, значит, оценят по достоинствам, если они есть.

– А можно «сделать» писателя?

– Можно слепить, как снеговика. До весны. Выпустить книги, раскрутить, проплатить за рекламу в СМИ и рецензии критиков. Что потом? Потом, если, прочтя книгу, ты говоришь друзьям: «Обязательно прочти!» – это успех. А если ты говоришь: «Даже не открывай!» – провал. Снеговик растаял… Именно с помощью такого «естественного отбора» выходят в классики… Пример Пелевина, чья слава столь быстро идет на убыль, – прекрасная иллюстрация.

– И что тогда должны делать в Литературном институте?

– Должны давать глубокое филологическое образование на университетском уровне. Кроме того, начинающий автор нуждается в обучении основам литературной техники, причем обучении коллективном. Человек, как правило, не видит промахов в своих текстах, но замечает их у товарища, учась тем самым на чужих ошибках. Молодой автор должен расти при поддержке коллег по перу, но со временем ему обязательно нужно уйти в «свободное плавание». Вот почему хороши в молодости и губительны с возрастом все эти объединения и кружки. А если касаться вопроса «делания» авторов, то литература остро нуждается в поддержке государства. Сегодня на помощь молодым авторам выделяются средства, вот только идут они куда-то не туда. И не то чтобы их разворовывали. Просто тратят их не на обучение молодых, не на поддержку первых публикаций, а на воспитание их в определенной идеологической парадигме, определяемой различными фондами, через которые и идут средства.

– И все-таки возможно ли это: увидеть гения в своем поколении авторов?

– Нет. Невозможно понять, кто останется, а кто исчезнет. Уже на моей памяти произошла одна мощная смена историко-культурного кода, и она погребла под собой множество имен, которые казались незыблемыми. Причем, это были не только насаждаемые сверху авторы, но и искренне любимые. Пройдет еще время, все вновь переменится, и станет видно, кто шагнет из старого мира в новый, а кто останется там навсегда. И, кстати, я надеюсь, наш период в литературе запомнится теми писателями, которые опирались именно на христианскую этику.

Между боярами и социализмом

– Юрий Михайлович, президент у власти уже пять лет. Ну и как вам страна?

– У меня такое ощущение, что у нас сейчас в стране две проблемы. Первая – государственная недостаточность. Исторические задачи, стоящие перед Россией, вопиют о качественно иной эффективности власти. Вторая проблема, связанная с первой, – это ошарашивающие дилетантизм и некомпетентность. Какой опыт руководства макроэкономическими процессами, кроме успешного личного бизнеса, имели люди, готовившие монетизацию? Вот и результат.

– Некоторые считают, что президент Путин ведет страну назад, в СССР. Не в капитализм, а в социализм.

– Есть определенное поколенческое мировоззрение. Человек, который вырос и сформировался при советской власти, не может стать стопроцентно рыночным человеком. Так не бывает. Кстати, наши олигархи – тоже во многом продукты социалистической эпохи. На днях прошла информация, что Гусинский, обладатель миллиардного состояния, попался в Израиле как мелкий советский фармазон. По-моему, сегодня приход к власти в России человека с чисто капиталистическим менталитетом был бы национальной катастрофой.

– На ваш взгляд, за прошедший год президент стал сильнее или слабее? Вроде Масхадова недавно замочили, но ведь был и Беслан?

– Когда сейчас анализируют нынешние действия президента и нынешнее состояние государства, часто забывают о том, что с нами было совсем недавно. Лично я всегда вспоминаю ельцинский период, когда расстреливался из танков парламент, распродавалась страна, сдавались ее геополитические интересы, а журналисты, не скрывая, переживали за чеченских сепаратистов. Россия девяностых была словно под властью Золотой Орды, только за ярлыком надо было ездить не в Сарай, а в Вашингтон. Сравнивая сегодняшний день с тем временем, я не могу не ценить то, что сделано. И те же самые журналисты, которые в середине девяностых были в восторге от развала, сегодня подталкивают власть под руку, торопят, напоминают об имперских провинностях СССР. Надо писать о депортациях? Надо. Но тогда расскажите и о том, что творили с русскими в Чечне, когда к власти пришел Дудаев! Вина-то обоюдная! Для меня герои Беслана – это учителя и спецназовцы, которые ценой своей жизни спасали детей. А для кого-то «герои» – те, кто захватил школу. И пока это противоречие не будет преодолено, пока у разных частей общности «российский народ» будут разные герои, ничего хорошего я не жду.