Моя двойная жизнь - Сара Бернар

И тут моим глазам предстало неимоверно странное зрелище: на сцене были выставлены сорок два моих чемодана, а между ними по знаку старшего выстроились двадцать человек — по одному на каждые два чемодана. Затем молниеносным движением они стали откидывать крышки чемоданов: правую крышку — правой рукой, левую — левой.

Жарретт, нахмурив лоб и сжав губы, держал ключи, которые он попросил у меня утром для таможенного досмотра.

— О, это ерунда… — говорил он. — Не беспокойтесь.

И я не беспокоилась, привыкнув к тому, что во всех странах с моим багажом обращались крайне бережно.

Главарь банды приблизился ко мне вместе с Аббе. Жарретт только что ввел меня в курс дела: это была таможня, гнусное заведение вообще, а здесь особенно.

Я запаслась терпением и очень приветливо встретила этих игроков на нервах путешественников. Главарь приподнял свой котелок и сказал мне, не вынимая сигары изо рта, нечто невразумительное; затем, обернувшись к своей команде, он резко махнул рукой, отдал короткий приказ, и двадцать пар грязных рук набросились на мои кружева, атлас и бархат.

Я устремилась вперед, чтобы уберечь мои бедные платья от надругательства, и приказала костюмерше вынимать наряды поочередно с помощью моей горничной, которая плакала при виде столь варварского обращения с этими изумительными хрупкими вещами.

Затем появились две суетливые шумные особы Одна из них была толстой и приземистой, с круглыми пустыми глазами, носом, который начинался от корней волос, и выпяченными губами; ее руки робко прятались за тяжелой отвисшей грудью, а бесстыжие колени выпирали прямо из паха, придавая ей сходство с сидящей коровой.

Другая походила на морскую черепаху: ее маленькая и злобная головка сидела на кончике длиннющей, очень жилистой шеи, которая с невероятной быстротой то вытягивалась, то пряталась обратно в меховое боа; прочие ее формы были выпуклыми… как доска…

Обе восхитительные особы были портнихами, которых таможня призвала, чтобы оценить наши костюмы. Завидев мои платья, они окинули меня быстрым косым взглядом, полным испепеляющей ненависти и черной зависти, и я поняла, что в полку моих врагов прибыло.

Эти гнусные мегеры принялись трещать без умолку, спорить до хрипоты, теребить и мять мои платья и пальто, испуская при этом восторженные, полные пафоса возгласы: «О, какая красота! Какое великолепие! Какая роскошь! Все наши заказчицы захотят иметь такие же платья! Но мы никогда не сможем их сшить! Это разорило бы нас, бедных американских портних!..»

Они раззадоривали «тряпичный трибунал» своими стонами и восторгами, призывая защитить их от иностранного вторжения. И мерзкая банда была на их стороне, сплевывая на пол с решительным видом.

Внезапно черепаха бросилась к одному из инквизиторов со словами: «О, какая красота! Смотрите, смотрите!» И она схватила платье из «Дамы с камелиями», расшитое жемчугом.

— Это платье стоит по меньшей мере десять тысяч долларов! — вскричала она. И, подлетев ко мне, спросила: — Сколько вы заплатили за это платье, мадам?

Я промолчала скрепя сердце, мечтая о том, чтобы черепаха очутилась в одной из огромных кастрюль на кухне «Альбемарль-отеля».

Часы пробили половину шестого. Мои ноги окоченели. Я не помнила себя от усталости и с трудом сдерживала гнев.

Продолжение осмотра было перенесено на завтра. Мерзкая банда предложила убрать все обратно в чемоданы, но я отказалась и послала купить пятьсот метров голубого тарлатана, чтобы прикрыть гору платьев, шляп, манто, туфель, кружев, белья, чулок, мехов, перчаток и прочих вещей.

Меня заверили в том, что ничего не пропадет (хорошенькое обещание!), но я оставила своего дворецкого, мужа Фелиси, в качестве сторожа, и ему установили кровать прямо на сцене.

Я до того разнервничалась, что почувствовала потребность развеяться.

Один из приятелей предложил показать мне Бруклинский мост.

— Когда вы увидите этот шедевр американского гения, то позабудете мелкие пакости наших крючкотворов, — мягко уверял он меня.

И мы отправились на Бруклинский мост. Его строительство было еще не завершено, и для осмотра требовалось специальное разрешение. Но экипажи уже пробирались туда тайком. О, этот Бруклинский мост, что за чудовищное изумительное грандиозное сооружение! Гордость переполняет тебя, когда думаешь о том, что человеческий разум создал эту подвешенную на высоте пятидесяти метров от земли невероятную конструкцию, которая способна выдержать разом с десяток набитых до отказа поездов, дюжину трамваев, сотню колясок, кебов, повозок и тысячи пешеходов в придачу[81].

Все это движется в сопровождении адской музыки кричащего, скрипящего, стонущего, грохочущего под неимоверной тяжестью живого и неживого груза металла.

У меня закружилась голова от ужасного мельтешения машин, трамваев и экипажей, вздымающих на ходу вихри пыли, от которой я начала задыхаться.

Я попросила остановить карету и закрыла глаза. Меня охватило странное неизъяснимое чувство всемирного хаоса.

Когда я открыла глаза, немного успокоившись, то увидела, что Нью-Йорк, простиравшийся передо мной вдоль реки, уже облачился в свой ночной наряд, сверкавший под его мантией из тысячи огней, как небосвод под звездным хитоном.

Я вернулась в гостиницу примиренной с этим великим народом.

Я заснула с тяжестью в теле, но с ясной головой. Мне снились чудесные сны, и наутро я встала в прекрасном настроении. Я обожаю сны, и, когда мне ничего не снится, свет становится мне не мил. Если бы можно было вызывать сновидения по своей воле!.. Сколько раз я пыталась продолжить счастливый день во сне. Засыпая, я вызывала в памяти образы дорогих мне людей. Но, увы, мой разум неизменно сбивался с пути и уносил меня в другую сторону. И все же я предпочитаю сны, какими бы страшными они ни были, полному их отсутствию.

Сон доставляет телу бесконечное наслаждение. Но сон разума — это сущая пытка. Все мое существо восстает против подобного отрицания жизни. Я готова умереть, когда пробьет мой час, но увольте меня от жалкого подобия смерти, каким является ночь без сновидений.

Лишь только я проснулась, как горничная объявила мне, что Жарретт ждет меня, чтобы отправиться в театр и закончить досмотр моих костюмов. Я передала Жарретту, что уже достаточно насмотрелась на банду таможенников, и попросила избавить меня от этого зрелища, взяв с собой госпожу Герар.

В течение двух последующих дней черепаха и сидящая корова вместе со всей бандой подсчитывали размер пошлины, а также срисовывали наши модели для газет и заказчиц.