Моя двойная жизнь - Сара Бернар

Наш ужин был, как всегда, отвратителен, ибо пища в Америке была в ту пору совершенно несъедобной. В десять часов мы сели в увешанный гирляндами цветов и украшенный флагами поезд, который любезно выделили специально для меня. Но путешествие оказалось очень утомительным, так как наш состав то и дело останавливался, пропуская проходящие поезда и локомотивы либо ожидая перевода стрелки.

Только в два часа ночи мы прибыли на конечную станцию — Менло-Парк, где находилась резиденция Томаса Эдисона. Стояла глубокая темная ночь. Тяжелые хлопья снега бесшумно падали на землю. Поджидавшая нас карета освещала нам путь своим слабым огоньком — все электрические фонари на станции были погашены.

Я брела, опираясь на руку Жарретта, в сопровождении нескольких друзей, следовавших за нами от самого Нью-Йорка. Падавший снег замерзал от сильного холода, и мы ступали по острым и хрупким льдинкам.

Позади легкого кабриолета стояла более тяжелая коляска без фонаря, запряженная одной лошадью. Она могла вместить пять-шесть человек, а нас было десять. Жарретт, Аббе и мы с сестрой сели в первый экипаж, а все остальные забрались в другой.

Мы были похожи на заговорщиков: две загадочные кареты под покровом ночи в гробовой тишине, которую нарушало лишь шуршание наших меховых одежд, беспокойные взгляды по сторонам — все это придавало нашему визиту к великому Эдисону водевильный характер.

Экипажи тронулись, увязая в снегу. Нас ужасно трясло, и каждый миг мы ждали какого-нибудь трагикомического происшествия.

Сколько времени продолжался наш путь, не могу сказать точно. Плавное покачивание кареты убаюкало меня, и я мирно дремала, закутанная в свои жаркие меха, как вдруг мощное «Гип-гип-ура!» заставило меня и всех моих спутников, не исключая кучера и лошадей, вздрогнуть от неожиданности. Внезапно местность осветилась. Все вокруг — кроны и подножия деревьев, кусты и дорожки аллей — было залито ослепительным торжествующим светом.

Колеса совершили еще несколько оборотов, и мы оказались перед домом знаменитого Томаса Эдисона.

На веранде нас встречали несколько человек: четверо мужчин, две дамы и молодая девушка.

Мое сердце забилось: кто же из мужчин — Эдисон? Я никогда не видела фотографии этого гениального человека.

Я спрыгнула на землю. Благодаря ослепительному электрическому свету ночь превратилась в яркий день. Я приняла букет из рук госпожи Эдисон и, обратившись к ней со словами благодарности, продолжала искать глазами великого изобретателя. Четверо мужчин дружно направились ко мне. Один из них слегка покраснел, и по особенно тревожному блеску его голубых глаз я узнала в нем Эдисона.

Я смутилась, чувствуя себя неловко оттого, что причиняю этому человеку беспокойство. Он расценивал мой визит как простое любопытство жадной до рекламы иностранки, уже предвидя завтрашние интервью со всеми глупостями, которые будут из него вытягивать, и заранее страдал от моих праздных вопросов и собственных вежливых разъяснений — в эту минуту Томас Эдисон смотрел на меня с неприязнью.

В голубых глазах застенчивого ученого, светившихся ярче всех его раскаленных ламп, я без труда прочла его сокровенные мысли и призвала на помощь все свои чары, чтобы покорить этого чудесного человека.

Я так старалась, что полчаса спустя мы стали лучшими друзьями. Он показывал мне свои владения, и я карабкалась вслед за ним по узким и отвесным, словно трапы, лестницам, переходила мосты, висевшие над сущей преисподней, и слушала его разъяснения. Ничто не ускользало от моего внимания, и он, этот простой и обаятельный король света, восхищался мной все больше и больше.

В то время как мы стояли на легком шатком мосту над страшной пропастью, в которой вращались со скрежетом огромные колеса, стянутые широкими ремнями, он отдавал приказы своим четким голосом, и свет вспыхивал со всех сторон — то в виде зеленоватых шипящих фонтанов, то быстрых зарниц, а порой огненные ручьи струились лентами серпантина.

Я смотрела на этого человека среднего роста с массивной головой и благородным профилем и вспоминала Наполеона I. Без сомнения, между ними было большое физическое сходство, и я уверена, что в их мозгу нашлись бы тождественные клетки. Разумеется, я не сравниваю обоих гениев — «гения разрушения» и «гения созидания». Но, питая отвращение к войнам, я страстно люблю победу и посему, невзирая на все ошибки Наполеона, воздвигла в своем сердце алтарь этому богу смерти и славы!

Я смотрела на Эдисона в глубокой задумчивости, мысленно сопоставляя его с образом великого покойного.

От оглушительного грохота машин и ослепляющих вспышек света у меня закружилась голова и чувство опасности притупилось во мне до такой степени, что, позабыв обо всем, я беззаботно свесилась над бездной. Сознание вернулось ко мне лишь в кресле соседней комнаты, куда силой увлек меня Эдисон. Я ничего не помнила, и он рассказал мне немного погодя, что со мной случился легкий обморок.

Любезно показав нам свои изобретения, в том числе удивительный фонограф, Эдисон повел меня под руку в столовую, где собралась вся его семья.

Я очень устала и отдала должное радушно приготовленному для нас ужину.

Я покидала Менло-Парк в четыре часа утра. На сей раз вся местность, дороги и станция были освещены a giorno[82] тысячами огней гостеприимного ученого. Ночь проделала со мной странную шутку: мне показалось, что мы совершили долгий путь по непроторенной дороге, а оказалось, что наш путь был совсем близким и дороги прекрасными, хотя и засыпанными снегом. Моя фантазия разыгралась по пути к дому Эдисона, но реальность вернула все на круги своя по дороге на станцию.

Изобретения великого ученого привели меня в восторг, а его мягкое, застенчивое, учтивое обхождение и страстная любовь к Шекспиру вконец меня очаровали.

16

Назавтра, точнее, в тот же день, так как было уже четыре часа утра, я отправилась в Бостон.

Мой импресарио господин Аббе оборудовал для меня дивный вагон, правда, несколько уступавший великолепному пульмановскому вагону, в котором мне предстояло продолжать гастрольную поездку после Филадельфии. Тем не менее, войдя в свое купе, я испытала подлинное эстетическое наслаждение: широкая мягкая кровать в центре сияла начищенной медью; кресло, хорошенький туалетный столик и корзинка с бантами для моей собачки радовали глаз; повсюду были цветы, цветы с приятным нерезким запахом.

В соседнем купе разместился с комфортом мой персонал.

Я заснула умиротворенной и проснулась уже в Бостоне. На вокзале нас встречала большая толпа: репортеры и множество зевак обоего пола. Это была скорее любопытствующая, нежели дружелюбная публика, которая не проявляла к нам ни добрых чувств, ни восторга.