Конфискованная земля - Дженгиз Тунджер

— Приехал я в Гюней. Привязал лошадь на постоялом дворе у Геврека.

— Что дальше?

— Ну, ясное дело, привязал его за узду, стреножил. И за шею еще привязал, чтобы не сорвался, если какая-нибудь кобыла во дворе окажется.

— Так ты его удушил?!

— Нет! Ты слушай!

— Что слушать? Моя вина! Доверил тебе лошадь.

— Привязал я вороного. Мне нужно идти к врачу. Буду, говорю, скоро. Ну вот, возвращаюсь на постоялый двор. Геврек смотрит на меня… Странно так смотрит. Я ему: что с тобой? — а он молчит. Тут я сразу и подумал, что с конем неладно… Выбегаю во двор — в крови лежит.

— Что случилось?

— Кобыла зашла во двор. Вороной взбесился. Порвал узду, путы, веревку на шее. Никто его не мог удержать. Геврек сколько лет около лошадей, и то не смог. Живет у него хромой монах, гяур. Так вот этот монах взял и ухнул вороного колуном. Помер конь.

— Хромого заставлю заплатить!

— На мне вины нет.

Мастан уже понял это.

— Редкостный был конь, — повторял он горестно. — К чужим ни за что не шел. А порода какая — от жеребца самого Нуреттина-паши! Птица, а не конь!

Ахмед любил вороного еще больше, чем Мастан.

— Нет греха на моей душе, — бормотал он. — Клянусь аллахом, он был для меня дороже сына.

— Эх, какой был конь! — сокрушался Мастан. — Племенной! А где же доктор? — спохватился он наконец.

— Завтра приедет, сегодня у него дела.

— Я его тоже по делу зову!

— Там убили одного. В Верхнем Армутлу следствие идет.

— Приспичило им! Нашли время человека убивать, когда я заболел!

Крестьяне, услыхав о гибели вороного, подсели поближе.

— Я его ржанье за сто метров узнавал, — сокрушенно вздыхал Муса. — Даже копытами цокал по-своему, душа моя! Знатный был конь, паша среди коней.

— Верно, паша среди коней, — кивал Мастан. — отпрыск жеребца самого паши! Кому, как не ему быть пашой среди коней!

— Больно пуглив был, — вставил Хотунлу.

— Потому что породистый, понял? Не чета вашим полудохлым клячам. Им все равно! А этот чуял, когда лист мимо пролетит. Я бы его на десять человек не променял. Он лучше меня понимал, кто мой враг, а кто друг. От смерти меня спас. Никогда не забуду!

— Что ты говоришь? — удивился Хотунлу.

— А как же! Поехал я как-то на озеро уток стрелять. Утки далеко сели. Начал я подъезжать к ним тихонько. Вдруг стал вороной как вкопанный. Порази его аллах — с места не тронется, что значит порода! А оказалось, впереди прямо перед конем яма глубокая. Крестьяне потом рассказали. Никогда я этот случай не забуду.

— Эх, — вздыхал Ахмед, — словно ребенка своего лишился! Даю, бывало, ему овес, а он ржет. Я его по ржанью, как человека, понимал.

— Что ж поделаешь, — сказал Мустафа, — помер. Люди помирают, не то что лошади.

— Кто знает цену хорошей лошади, тот поймет меня, — вскипел Мастан. — А что ты понимаешь в лошадях, если вырос на ишаке?

— Ага, не годится так расстраиваться, — успокаивал его Ибрагим. — Коня найдешь, человека потеряешь.

От вороного и его родословной разговор перекинулся к коням легендарных Кероглу и Чакыджи, и в конце концов все забыли, с чего начался этот разговор.

Ах, как ждали крестьяне большого дождя! Того, который выпал, пока Хасан сидел в тюрьме, было недостаточно, чтобы налиться зерну. Нужен был на стоящий ливень, обильный и щедрый. В деревне глаз не спускали с вершины горы Карынджалы, над которой вот уже три дня крутились тучки. К вечеру они начали расти, приобретая грязно-черный цвет. Такие тучи обычно сулили дождь земледельцу. Их называли «благословенными облаками». Люди уже знали: постепенно разрастаясь, черное крыло закроет весь небосклон. Можно было заранее устраивать праздник.

— Недолго осталось, — говорил Сердер Осман, поглядывая на небо.

— Помоги аллах! — откликался Рыжий Осман.

Облако выплыло из-за Карынджалы, единственное облако с черной сердцевиной.

— Мало́ больно, — вздыхал Рыжий Осман, — черноту за собой не тянет.

— Отец говорил мне, что черное облако одно не приходит, — отвечал Сердер Осман. — Черные облака, что овцы: куда одна, туда и все стадо.

— Помоги аллах!

Облако все росло, потом разорвалось пополам, и два кудрявых тополя застыли над горой, словно пришитые. Как ни старались люди забыть о них, занимаясь своим хозяйством, глаза сами собой нет-нет да и поднимались кверху.

— Гвоздями приколотили нашу тучку-спасительницу! — кричал Хотунлу Рыжему Осману.

Тот показывал ему свою самокрутку. Дым от нее поднимался прямо вверх.

— Как же ей двигаться, коль ветра нет?

— Типун тебе на язык! Не вмешивайся в дела аллаха.

Облака снова сошлись, превратившись в верблюда. Подул слабый ветерок, тучка не двигалась.

— Сейчас ветер ее повернет, — обещал Сердер Осман.

Действительно, через четверть часа ветер усилился, и облако начало скользить с вершины горы вниз, а за ним набежали новые облака, еще и еще… Через час они уже занимали полнеба.

— Ну, что я говорил? — радовался Сердер Осман. — К вечеру польет, — обещал он с видом знатока.

Напряжение рассеялось. Люди потянулись в кофейню.

— Сыграем в шашки? — подмигнул Рыжий Осман Сердеру Осману.

— Обязательно, друг. Кто еще против меня?

— Давай один на один, — расхрабрился Рыжий Осман.

Никто не решался сражаться с Сердером Османом. Как игрок он был известен не только в своей деревне, но и во всей округе. Когда же он победил известного в касабе Хромого Эмина, слава его среди завсегдатаев кофеен достигла апогея. Теперь его иначе и не называли, как Чемпион.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Я взошел на гору, посмотрел в долину,Чую — сзади Мустафа целится мне в спину.

Омытые дождем, утолившие жажду поля ожили, задышали. Теперь только скосить и обмолотить хлеба. У крестьян за спиной словно крылья выросли.

Подготовка к жатве всегда волнует. Повсюду точат серпы, косы, собирают камни для девенов[22]. На улице никого не видать. Пусто и в кофейне.

Мастан зачастил на свои поля. Этот внезапный интерес его к своим полям был необъясним. Много лет он интересовался только чужими полями. А теперь он разглядывал и ощупывал колосья, словно проверяя, действительно ли будет хороший урожай. Крестьяне в толк не могли взять, что с ним случилось.

А дело было в том, что со щедрым урожаем в прах рушились планы Мастана. Пошли он сейчас в касабу, вызови чиновников — и все соседские поля в его руках. Сознание этого не давало ему покоя. Однако он никак не мог осмелиться на такой шаг. Крестьяне обещали расплатиться после урожая. С ними тоже надо знать меру.

Когда у него просили зерно на посев, он давал в тайной надежде, что должникам не под силу будет расплатиться. Легко ли ему теперь отказаться от своего нового коварного плана? При виде тяжелых колосьев он приходил в бешенство. Ему хотелось немедленно бежать в касабу, звать судебных исполнителей, но, приходя домой, он менял решение. «Они убьют меня», — думал он в отчаянии. В такие минуты он готов был собственными руками без всякой жалости растерзать кесикбельцев всех до единого.

Потом Мастан остывал, и в мозгу его созревали более осторожные планы. Всю землю сразу не захватишь, а что если начать с тех, кто не может за себя постоять? Взять хотя бы Фетчи Кадри, Ибрама[23] Келера, Дештимана. Все трое — робкие, своих крестьян и то дичатся. Разве они посмеют возразить Мастану? Испугаются, небось, сабель и пистолетов, что висят у него дома на стене.

После долгих раздумий он решил послать Ахмеда в касабу за конфискаторами.

— И жандармов позови, — наказывал он. — Скажи, крестьяне в своих делах не могут разобраться. Готовы съесть друг друга. Старосте одному не справиться. Неплохо бы приструнить их.

Ахмед отправился. На другой день в деревню прибыли судебный исполнитель и несколько жандармов.

— Зачем пожаловали в такое время? — удивились крестьяне.

— Требуется провести конфискацию, — последовал ответ.

— Что?

— Поля конфисковать.

— Чьи? — побледнел Рыжий Осман.

— Фетчи Кадри, Сулеймана Угурлу…

— Дештимана, значит.

— …и Ибрагима Келера.

— …и Ибрама Келера… — как эхо, повторил Рыжий Осман. — А еще у кого?

— Все, — отрезал чиновник.

— А почему у них, а не у кого другого?

— Да-а, — вздохнул Мустафа. — Никому в этом мире верить нельзя.

— Почему?

— А помнишь, какой с Мастаном уговор был?

— Чует мое сердце, — скривил губы Сердер Осман, — что это еще цветочки, а ягодки впереди.

— Жаль! — сказал Рыжий Осман. — Они бы много в этом году собрали. Такой урожай раз в сорок лет бывает.

— Без с-совести человек! С-совсем без с-совести! — повторял Хасан сквозь зубы свистящим шепотом.