Лицедеи - Владимир Алексеевич Колганов

Сева взял деньги у Митяя и с тех пор обходился без советов Водопоева, однако тут дошло до того, что готов запродать душу дьяволу, лишь бы спас театр от катастрофы. А ведь отмена премьеры не только приведёт к появлению дыры в бюджете, это ещё и удар по имиджу. Да ни один европейский режиссёр больше не захочет иметь с ним дело, а как тогда публику заманивать в театр?

Водопоев сразу понял, что ситуация экстраординарная, такой и злейшему врагу не пожелаешь:

– Да, Сева, влип ты крупно! И на кой лях тебе эта пьеска?

– Так ведь даже Бруцкусу понравилась.

– Бруцкусы приходят и уходят, а тебе здесь жить.

– Неужели сделать ничего нельзя?

Сева с надеждой посмотрел на Водопоева, но тот только пожал плечами:

– Могу яичницу пожарить или шашлык соорудить. А вот снять с должности чиновника из Администрации, у которого на тебя вырос зуб… – и тут словно бы что-то вспомнил: – Кстати, с чего бы это он к тебе пристал? Ни у кого больше претензий к пьесе нет, только он упёрся.

– Да мы с ним прежде никогда не пересекались.

– Так-так… – судя по тому, как Водопоев сморщил лоб и поджал губы, где-то в глубине сознания пошёл мыслительный процесс, и через пару минут он благополучно завершился: – А знаешь, Сева, не зря французы говорят «шерше ля фам». Ну-ка припомни, где и когда ты перешёл дорогу его пассии.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что мы имеем дело с примитивным шантажом. Как только ты дашь его протеже роль в спектакле, он отстанет.

– Но почему прямо не сказал?

– Тебе и имя назвать, и адрес квартирки, где в постели кувыркаются? Нет, брат, так у них дела не делают. Сам должен догадаться, если место под солнцем не хочешь потерять. Давай выкладывай, какие у тебя там женские роли.

– У нас только ведьма и кордебалет.

– Не густо. Кордебалет сразу отпадает, ну а любовница в роли ведьмы – это уже мазохизм какой-то!.. Ну-ка припомни дословно, что этот хмырь тебе сказал.

– Что-то про голых баб, пляшущих по сцене…

Водопоев аж подпрыгнул, не слезая с дивана:

– Так с этого и надо было начинать! А у тебя вечно через задницу… Теперь всё предельно ясно, а то я, грешным делом, подумал, что у него симпатия к представителю того же пола, – Водопоев, испытывая вполне понятное возбуждение, потирал руки, а затем попытался разъяснить Севе, что к чему: – Итак, кто-то там наверху положил глаз на эту твою ведьму и не желает ни с кем делиться, даже с театральной публикой. Ведьма-то, небось, гоняет по сцене нагишом? Знаю я этого Бруцкуса, он любитель до клубнички.

– Ну не совсем, чтобы нагишом… Только ведь Алина уже снималась в эротических фильмах.

– В том-то и дело, а то бы этот кто-то и внимания на неё не обратил!.. Кстати, не удивлюсь, если эротику из этих фильмов вырежут.

– Там тогда ничего не останется, то есть просто не на что смотреть.

– Есть другой вариант – фильмы изымут из проката, найдут, к чему придраться.

– Но так нельзя, это произвол! А как же чистое искусство?

– Где ты его видел? У нас всё на политике замешано либо на личных предпочтениях. Короче, так! Нужно срочно ведьму приодеть! Хоть брючный костюм, хоть пижаму, хоть смирительную рубашку на неё напяль…

Тут в Севином мозгу как бы сошлись две прежде несвязанные между собой половинки целого, в итоге сформировав столь необходимую каждому спектаклю сверхзадачу: «А ведь это мысль! Как можно в дурдоме обойтись без смирительной рубашки? Вот и в нашей жизни примерно то же самое…»

Бруцкуса нелегко было уговорить. С большим трудом пришли к консенсусу, что называется, нащупали золотую середину: кордебалет будет предельно обнажён, при этом ведьма как бы на контрасте, то есть совсем наоборот, а поверх смирительной рубашки – пояс целомудрия. Теперь уж точно повод придраться не найдут.

Глава 11. Страсти по Алине

Итак, премьера состоялась несмотря на противодействие влиятельных персон и жаркие споры между худруком, режиссёром и драматургом, что иной раз ставило постановку под угрозу срыва. Но вот что удивительно, наибольший успех выпал на долю Алины Гурской – зрители не позволяли ей покинуть сцену, требуя ещё раз и ещё раз повторить «танец целомудрия», как называли его про себя создатели спектакля, хотя по большей части это напоминало пляску подвыпившей девицы в ночном клубе. Публика была в восторге, но самое странное это то, что обитатели дурдома как бы отошли на второй план, а главным действующим лицом оказалась ведьма в исполнении Алины.

По давней традиции участники спектакля отметили успех – для этого был накрыт большой стол а-ля фуршет в буфете, так что закуски и выпивки хватило всем, даже плясуньям из кордебалета. Посетили это мероприятие и дорогие гости, те самые, которым были предназначены места в первом ряду партера – министр культуры с мужем, мэр столицы, пара чиновников из Администрации, ну и, конечно, главный спонсор. Митяй пришёл с букетом диковинных цветов, что-то вроде заморских орхидей – цветы вручил Алине Гурской, а всем остальным участникам спектакля досталось по конверту, что-то вроде бонуса за доставленное удовольствие, как пояснил Митяй. На этом фоне поздравления облечённых властью лиц выглядели довольно убого, можно было обойтись без них.

Тут-то и случился деликатный разговор между двумя попутчиками, двумя покорителями Москвы, хотя в нынешних обстоятельствах это было совсем необязательно, поскольку у каждого из них теперь свой путь, ну а всё остальное оговорено в спонсорском контракте. Инициатива исходила от Митяя и, судя по всему, дело было настолько важное, что он буквально вырвал Севу из рук захмелевшего мэра и потащил за собой, намереваясь найти укромный уголок, где бы им не помешали.

– Тут вот какое дело, Сева. Не мог бы ты устроить мне эдакий междусобойчик с этой вашей фифой. Так просто не подойдёшь, за ней всё время кто-то увивается. Ты сделай всё, как надо, я за ценой не постою, ты же меня знаешь.

Понятно, что речь шла об Алине. Другой бы на месте Севы обиделся – не за себя, а за актрису, которую обозвали «фифочкой». Однако худрук отреагировал иначе:

– В нашем контракте это не прописано. Я не обязан поставлять тебе девиц.

– Так в чём проблема? – усмехнулся Митяй. – Сейчас вызову юриста, всё оформим. Только сумму назови!

Сева отшатнулся:

– Совсем сдурел?

– А чего тут странного? В этом