Представления русских о нравственном идеале - М. Воловикова

В январе 1937 г. Пришвин делает осторожную запись: «Достоевский продолжает оставаться единственным, описавшим бесов…»[118]. В романе «Бесы» речь идет о подлинных духовных истоках «революционного» права одних людей на жизнь других. Сталинские лагеря обнажили эту человеконенавистническую сущность, сделав ее очевидной.

12 июля того же года писатель отмечает в дневнике: «Начал работу над книгой «Канал». И должен выжать из нее все соки, какие в ней есть. Канал мой. Конец: «Где же люди? Не ищите их далеко, они здесь: они отдали все свое лучшее, и их так много, что имен не упомнишь. Имена здесь сливаются в народ, как сливаются капли в падун»[119]. И после какого-то мудреного объяснения самому себе происходящего следует важное наблюдение:

«Никогда этого не было раньше: скучно одному». В русском языке слово «скучно» имеет много оттенков, один из них – тоска.

А 15 сентября записано: «“Канал” закупорил всю мою работу…

Не взяться ли за Кабарду, не отложить ли канал?»[120]. Через год замечает: «Напишу и хорошо, а когда придут и скажут: “Напишите!” – что-то полоснет по душе, и рад бы уважить, а не могу.

– Постараюсь, отвечаю смущенно, – напишу.

И он рад и, прощаясь, говорит:

– Теперь я передам, вы обещали, мы ждем, непременно же напишите.

И опять я не могу. Во всякой механизации есть повелительно-принудительный момент, и он-то является губителем кустарного искусства (так и гибнет “малое” дело при наступлении “большого”)»[121].

19 апреля 1944 г. «Во время обеда, около 1 ч. дня передали вызов в Кремль к Калинину. Собрались как на пожар, прибыли ровно в 2.20 и пробыли у Калинина 40 минут» (с. 349). В комментариях к этой записи говорится: «Встреча с председателем Президиума Верховного Совета СССР Михаилом Ивановичем Калининым (…) произошла после получения им письма Пришвина, в котором писатель просил Калинина высказать свое мнение о «Повести нашего времени» и помочь определить судьбу этого произведения. М. И. Калинин порекомендовал Пришвину воздержаться от публикации»[122].

«Всесоюзный староста» (так почти официально называли Калинина в прессе) обладал властью «советовать» одному из известнейших писателей того времени, каким был Пришвин, публиковать или нет свое произведение. Рекомендация обратного хода не имела: «Повесть» увидела свет только в посмертном издании писателя. Однако самый тяжелый удар Михаилу Пришвину пришлось пережить в связи с многострадальной книгой о канале. И начал эту тему он как «заказную», мучаясь, как видно по записям, потратив на работу более 10-ти лет. И самый ощутимый удар оказался связан именно с этим произведением. Опять обратимся к тексту комментариев: «Пришвин предполагал опубликовать «Осудареву дорогу» в журнале «Октябрь». По предложению редакции зимой 1949 года писатель переделывает роман <…>. Но и вторая редакция произведения не удовлетворила рецензентов, и Пришвин создает третий вариант, который не нравится ему самому. При жизни писателя этот многолетний <…> его труд так и не был опубликован; в посмертных изданиях, согласно воле автора, роман публикуется в первой редакции» (с. 475–476). Комментарии относятся к следующей дневниковой записи Михаила Пришвина от 14 декабря: «Н. объявил о “Канале”. Необходимо выдернуть всю географ-историческую часть и навертеть на все другое. Это был такой удар по голове, что я заболел»[123].

Потому так внимательно «работали» с писателями правящие в стране силы – подкармливали, журили, «сажали», «наказывали»… Через творчество писателя, владеющего даром слова, можно ту или иную мысль, облеченную в притягательный (или отталкивающий) художественный образ, воплотить в массы, т. е. сделать достоянием внутреннего мира множества людей, граждан страны.

В наше время мало кто вспомнит об «Осударевой дороге» (с таким названием книга вышла уже после смерти автора). Однако писателя Пришвина помнят и любят.

Еще до начала войны, в 1941 г. Пришвин записывает в своем дневнике, что более всего он способен к «медленному накоплению любви в слове». Речь идет о том, что на требование «копить ненависть», он ничем не может ответить. Его писательский дар связан только с «накоплением любви». В другом месте он записал:

«Современный взрослый человек рано расстается со своим детством: он с 20 лет взрослый и больше ничему не удивляется. Сказка питается детством и детство здоровьем, и здоровье дается водою и солнцем. Человеку надо вернуть себе детство, и тогда ему вернется удивление и с удивлением вернется и сказка»[124].

И далее:

«К сказкам, поэзии все относятся, как к чему-то несущественному, обслуживающему отдых человека. Но почему же в конце концов от всей жизни остаются одни только сказки, включая в это так называемую историю»[125].

«Кладовая солнца» М. Пришвина – это не только детская повесть-сказка, написанная в конце войны (1945 г.), но и кладовая «любви, накопленной в слове». Семидесятилетний писатель, возможно, именно так обобщил опыт той страшной войны, а, главное, победы в ней Родины, которую Пришвин любил беззаветно.

Сказка о мире и человеке

Сказке как явлению общественного сознания принадлежит особая роль в нравственном развитии подрастающего человека. «До некоторой степени сказка – это символ единства народов. Народы понимают друг друга в своих сказках. Независимо от языковых или государственных границ сказки широко переходят от одного народа к другому. Народы как бы сообща создают и развивают свое поэтическое богатство»[126]. Сказки учат различать добро и зло, но учат не назидательно, а исходя из первоначальной одаренности человеческого существа безграничной свободой. Просто они говорят о том, что будет, если пойдешь налево, а не прямо, а что может случиться с маленьким мальчиком, если он не послушается и напьется воды «из копытца»… Сказки занимают, «развлекают» ум, но говорят прямо с сердцем человека языком символов.

У каждого сказочного живого существа есть свое определенное традицией место, а граница разделения та же – между добрым, светлым и злым, темным. «Мы видим здесь отождествление души злого человека с змеем и волком, образами враждебных явлений природы…»[127]. В хорошей сказке всегда есть «добрым молодцам урок».

Воспользуемся образом, приведенным в книге одного из русских людей, еще в детстве пережившего эмиграцию, а потом ставшего врачом и священником:

«Я помню, как-то шёл с пожилой, горькой русской женщиной и она всё говорила, говорила, говорила только о том, как жизнь её обошла, как люди её обидели, как всё бессмысленно, как всё зло…Остановилась перед кустом колючек и говорит: “Вот вся жизнь!.. ” – а за этим кустом весь простор южного берега Франции: горы, а за горами широкое море, всё облитое солнцем, всё сияющее летним светом. И я помню, как я ей сказал: Вот так вы на жизнь и смотрите – только на этот колючий куст, и никогда вам не пришло в голову посмотреть через этот куст или мимо него на всю даль, в которой вы живёте, на всю эту необозримую красоту…»[128].

Народные сказки с детства приучают человека «сквозь колючки» видеть прекрасные дали.

Князь Евгений Трубецкой в своей работе «“Иное царство” и его искатели в русской народной поэзии»[129] говорит о том, что главная направленность русских народных сказок в устремленности к «иному царству», т. е. «Царству не от мира сего». Правда, он же и предупреждает, что в русской народной поэзии кроме поиска «иного царства» существует и мечта о «воровской утопии». Воплощением последней и стала русская революция. Глубочайшую мудрость жизни, данную в доступных восприятию ребенка образах, несут народные сказки.

В русской литературе есть прекрасные авторские сказки – наследницы сказок народных. Они проще для анализа, так как писатели оставили тексты, свидетельства, поясняющие основную мысль, идею своих произведений. «Кладовая солнца» Михаила Пришвина – хорошая детская авторская сказка.

Пусть серьезного читателя не смутит «детский» язык сказки. Во-первых, психологи только недавно раскрыли значение символических сказочных образов для своей науки, и подчас, с нашей точки зрения, излишне усложняют (мы бы сказали – заземляют и даже огрубляют) символический анализ, а образы «Кладовой солнца» такие прозрачные и ясные всем – и детям, и взрослым. Во-вторых, в этой простенькой сказке-были со стариковской мудростью Михаил Пришвин в живых образах рассказал главное о нравственном идеале русских людей. О том же говорил, только языком пламенной публицистики Достоевский, о том же писал в сложном философско-психологическом трактате Рубинштейн. Речь идет об изначальном братстве, единстве всех людей (только если это «друзья Антипыча», а не «враги»…). Сказка также нам поможет в дальнейшем перейти к одной отличительной особенности социальных представлений – к тому, что их законы построены по законам диалектики мифа (в лосевском смысле слова).