По ком воют сирены - Александр Чернобук

— Эй, красавица, куда так спешишь? — без всякой надежды окликнул из темноты пробегающую девчонку.

Та остановилась и, улыбаясь, повернулась к нему лицом. В свете фонаря, висящего над подъездом, она выглядела крайне эффектно.

Боясь спугнуть удачу, подошел ближе, изо всех сил стараясь не дышать в ее сторону, зная по опыту, что на алкогольные пары, особенно в темное время, суток у женского пола страх на уровне подсознания. Взглянул в прекрасное юное лицо. В глазах девушки читались вежливое ожидание, готовность помочь и… ничего больше: ни страха, ни удивления, ни замешательства.

Сека под этим чистым доверчивым взглядом даже смешался, но лишь на секунду:

— Куда мы так торопимся? Такой чудный вечер, — и сразу же выдал первое, что пришло в голову:

Я сижу в своем саду, горит светильник.

Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.

Вместо слабых мира этого и сильных -

Лишь согласное гуденье насекомых.

— Ой! Это же Бродский.

— Да, — гордо кивнул головой Сека, — это Иосиф Бродский.

— Надо же! Никогда б не подумала, что встречу в этом городе… да и, пожалуй, в жизни человека, так легко его цитирующего. Причем, вот так вот запросто, прямо на улице. — Она смотрела на него с нескрываемым восхищением.

— А чего здесь удивительного? — Он порылся в памяти и продолжил:

Ни страны, ни погоста

не хочу выбирать.

На Васильевский остров

я приду умирать.

Твой фасад темно–синий

я впотьмах не найду.

между выцветших линий

на асфальт упаду.

И душа, неустанно

поспешая во тьму,

промелькнет над мостами

в петроградском дыму,

и апрельская морось,

над затылком снежок,

и услышу я голос:

— до свиданья, дружок.

И увижу две жизни

далеко за рекой,

к равнодушной отчизне

прижимаясь щекой,

— словно девочки–сестры

из непрожитых лет,

выбегая на остров,

машут мальчику вслед.

— Кстати, это мой любимый стих у Иосифа Александровича. Мне также, как и ему, особенно близко осмысление мира как единого метафизического и культурного целого.

— Ой–ой–ой! — Девчушка восторженно захлопала в ладошки.

— Профессиональный поэт обязан знать всех великих собратьев по перу, — Сека улыбнулся, открыто и приветливо, насколько мог. — А уж цитировать должен легко и с любого места.

— Вы поэт? — Глаза девчонки округлились — Не может быть!

— А что? Неужели не похож?

Он картинно развел в стороны руки, предлагая осмотреть себя целиком и повнимательней. Заметив, что девчонка поддалась на эту нехитрую уловку и стала его разглядывать от подошв сандалий до макушки, продолжил: — В каком именно месте я отличаюсь, на твой взгляд, прелестница, от классиков поэтического жанра?

Та, поняв, засмеялась.

— Так вы действительно любите поэзию? — Сека начал закреплять успех.

— Обожаю, — она сложила ладошки в неслышном хлопке.

— И Бродского, в частности? — Он лихорадочно размышлял, куда можно пригласить это дитя в такое время суток, чтоб не оттолкнуть и не испугать. Для круглосуточно работающих гадюшников она была слишком чиста и невинна.

— Ага, особенно то, что вы цитировали первым — «Письма римскому другу». — Она задорно подняла подбородок и нараспев проговорила:

Здесь лежит купец из Азии. Толковым

был купцом он — деловит, но незаметен.

Умер быстро: лихорадка. По торговым

он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.

Он в сражениях Империю прославил.

Столько раз могли убить! а умер старцем.

Даже здесь не существует, Постум, правил.

— Первый раз в жизни встречаю родственную душу. Давайте пойдем куда‑нибудь, выпьем кофе, — наконец‑то сообразил Сека. ― А для начала познакомимся. Меня зовут Игорь.

— Давайте. Вика, — легко согласилась девочка и, взяв его под руку, защебетала: — Какая дивная ночь. Надо же, настоящий поэт. Мне никто не поверит. Что‑то нереальное. Фантастическое. А еще я очень люблю Есенина. Особенно раннего…

Она начала что‑то цитировать, но Сека ее не слушал. Он придумал только насчет действия — пить кофе, а насчет места — где пить, мыслей пока не было. Вернее, их было много, и он лихорадочно перебирал возможные варианты. В конечном итоге, поводив ее по кварталу, остановился возле подъезда дома, в котором снимал квартиру, и пробормотал:

— А вот здесь я живу.

— И что?

Она с любопытством заглянула ему в глаза. Он, пятидесятилетний волчара, с руками по локоть в крови, весь сжался под ее доверчивым взором.

— У вас дома разве нет кофе, Игорь? — спросила она и потянула его к двери.

— Есть, — промямлил опешивший от такого развития событий Сека.

Такого чувства он не испытывал никогда в своей жизни. Трогательная трепетная чистота полностью доверилась ему. До самого утра он слушал ее мелодичный голосок. Вика то восхищалась его стихами, коих он прочел неимоверное количество, то цитировала сама. Причем границ не было. В этой безликой и неуютной квартире звучали четверостишия из Ахматовой, Визбора, Цветаевой, Высоцкого, Шекспира, Бодлера, Есенина и прочих, прочих, прочих…

Происходящее казалось ему сном. Фантастическим. Не может происходить такое в его жизни. Нереально. Не заслужил. Даже мысли определенной сексуальной направленности выглядели как‑то не так, словно набекрень. Хотелось совершить какой‑нибудь подвиг, чтоб добиться ее расположения. Сотворить что‑нибудь героическое.

Например, завязать с криминалом и остаться с ней… Он представлял себе это очень смутно, но мысли такие возникали.

В конечном счете, Сека решил, что если эта девочка ляжет с ним в постель, то он очистится, и ему простятся все его прегрешения. А потом все будет очень хорошо. Что именно и почему это так будет, ответить себе он не мог.

Отдалась она ему, когда уже было совсем светло. Легко и просто. Без жеманства и кокетства. Словно именно его всю свою жизнь и ждала. Как будто так оно и должно было быть. Он не узнавал себя в этой сцене — был ласков, нежен и предупредителен. Свершилось. Твой дар принят, Господи. Спасибо…

Теперь же, по прошествии нескольких дней, эта женщина вызывала у Игоря совершенно другие чувства. Ее копошения на полу раздражало его, и единственное, что было приятным, это возможность безраздельно властвовать над этим существом.

Плохо только, что истощилась фантазия — придумать что‑то новое по части сексуальных извращений Сека не мог уже вторые сутки. Поэтому сегодня он взорвался и сразу же после завершения полового акта отправил девчонку на пол ударом кулака в затылок.

Внимательно следил, как она в неудобной позе — полулежа, полусидя ― жадно ищет на внутренней стороне бедра, ближе к паху, вену. Ее ноги подрагивали в определенном ритме, будто пританцовывая, взгляд стеклянных глаз был сосредоточен на игле. Губы кривились, из горла вылетали нечленораздельные монотонные звуки: то ли какая‑то мелодия, то ли молитва, то ли шизоидный бред законченной наркоманки.

А когда человек в таком состоянии, с ним можно делать все, что угодно. Можно приложить к телу нагретый утюг или уколоть острием ножа. Реакция будет практически нулевая — дернется рефлекторно, не поворачивая головы и все. Сека уже пробовал подобными действиями как‑то расшевелить ее в такие моменты — бесполезно.

Ну вот, наконец‑то игла, после многочисленных промахов, нашла вену — в блеклой мути внутри шприца расцвело алое облачко крови. Из уст наркоманки послышался утробный рык — получилось. Она выжала поршень до отказа, закатывая глаза от ожидаемого удовольствия, и замерла: сейчас, сейчас, сейчас.

Вытащила иглу. Шприц упал на пол. Левая рука вялым движением поднесла смоченную в водке ватку к ранке, но приложила ее рядом с крошечной точкой свежего укола. Струйка крови потекла по бедру. Рука рефлекторно промачивала кожу ватой на ноге в сантиметре от раны. Девушка этого не замечала. Делать с ней в данный момент можно было все, что угодно, и Игорь снова начал перебирать различные варианты сексуальной игры с податливым женским материалом.

Тут зазвонил телефон, и Сека, вздрогнув, снял трубку. Телефон беспокоил его крайне редко. Звонить по этому номеру особенно было некому. За все время отсидки на снятой квартире по делу было всего два звонка. В других случаях обычно ошибались номером. Иногда беспокоили тупыми вопросами о водоснабжении или отоплении коммунальщики. Но на этот раз Сека услышал знакомый голос и понял, что звонок не просто по теме. Скорей всего, он круто изменит его нынешнюю пресно–размеренную жизнь. «Бега», похоже, закончились.

— Это Фрол, — загудела трубка. — Ты там не опух от безделья?

— Близок к этому. — Усмехнулся Сека и пнул пяткой тело с закатившимися от блаженства глазами. — Есть предложения?