Две жизни - Лев Александров

— Не терпишь, не надо. Давай ужинать. Налей мне. Э, да у тебя руки дрожат, я сам налью. Я люблю у тебя эти зеленые бокалы с вензелями. Всегда покойницу барыню вспоминаю. Не любила она меня, плебея и выскочку. А я ее любил. Давай-ка первый за нее выпьем. Уже лет двадцать, как она скончалась, или больше?

— Летом семнадцать исполнилось.

— Семнадцать так семнадцать. Встанем.

— Врешь ты, Сережка, не за то она тебя не любила, что плебей, и даже не за то, что выскочка. Она детей любила, мальчишек, независимо от возраста. Отец мой всю жизнь мальчишкой был, да и я взрослым так и не стал. Тебя она за взрослость не любила, за целеустремленность раннюю.

— Согласен. Она сама взрослая была. Поэтому вас, мальчишек, и любила. Жалела и любила. А меня не пожалеешь. Ладно, Борис Александрович, будем ужинать. За таким столом болтать грех. Нельзя отвлекаться.

Кофе после ужина, как всегда, варил Сергей. В двух маленьких джезвах, крепкий и сладкий.

— А тебе кофе можно? Может, лучше чаю?

— Мне уже все можно. Я у тебя сигарету одну стрельну, с кофе выкурю. У тебя, небось, Кент или Мальборо.

— Кент. Коньячок, естественно, отдельно. Не выношу, когда коньяк в кофе наливают. Оба продукта портят. Ну что ж, Борька, теперь и поговорить можно. С чего начнем?

— Расскажи сперва о Швейцарии, ты ведь в Швейцарии был?

— В Швейцарии. Скучная страна. Чистенькая и богатая до противности. И люди все чистенькие и богатые. Знаешь, даже контрастов проклятого капитализма нет. Трущоб нет, бедных нет, безработных нет. То есть они есть по официальной статистике, но на самом деле нет. В точности наоборот тому, что у нас. Швейцарское гражданство получить труднее, чем какому-нибудь диссиденту от нашего освободиться. Никаких черных эмигрантов из недоразвитых стран, как в Англии, никаких дешевых рабочих рук из Югославии, Турции, как в Германии. Вот туристам всегда рады. И не только богатым. Хотя, конечно, там все дороже, чем в какой-нибудь Испании или нашей Болгарии, так что в среднем турист в Швейцарии побогаче, чем в других странах. Но все равно их — миллионы. Много стало в мире богатых людей, может даже слишком много. В других странах хоть контрасты есть, глаз отдыхает. А в Швейцарии нет, скучно. Хорошо еще города друг на друга не похожи. Берн — город строгий, официальный. Женева — самый нешвейцарский город: международные конференции, встречи, полно журналистов, бывает даже весело. Цюрих — город солидный, финансовый. Кстати, я тебе "Ленин в Цюрихе" привез, Александра Исаевича. Остальное — триллеры, детективы, журнальчики. А это — серьезно. Ты не читал раньше? В самиздате его, по-моему, не было.

— Не читал. Отрывки небольшие по радио слышал.

— Прочти. Любопытно. Злой человек этот Нобель Прайз Уиннер. Злой, одержимый и гениальный. И как ни злится, а видно, что к Владимиру Ильичу с некоторой симпатией, вернее с пониманием относится. Может быть потому, что сам на него похож. А? Как ты думаешь, был Владимир Ильич злым, одержимым и гениальным?

— Только не гениальным. В чем его гениальность? В философии? "Материализм и эмпириокритицизм" примитивен и бездарен. В современной ему науке ничего не понял. Писал он плохо, скучно, псевдологично.

— Постой, Борька, я и не говорю, что он гениальный философ, ученый или писатель. Я думаю, что он был гениальным политиком. Ну, не гениальным, не подходящий это эпитет для политики, а умным и хитрым. Революция- то получилась. Вся эта камарилья вокруг него, троцкие всякие, бухарины, зиновьевы, дзержинские его слушались, нехотя, а слушались. И НЭП вовремя придумал. Из такого нужника страну после революции и гражданской войны вытащил. Только вот Иоську остановить не успел. Но здесь объективные обстоятельства: с прогрессивным параличом не поспоришь.

— Какая революция? Поразительный подбор случайностей, позволивший слабой, ничтожной по численности партии, представлявшей городскую левую интеллигенцию и полуинтеллигенцию, захватить власть…

— Случайностями надо уметь пользоваться. Конечно, эсеры или кадеты были посильнее. Но у большевиков были зато лозунги: кончай войну, земля крестьянам, Брестский мир Ленин заключил. Ведь почти весь ЦК был вначале против, Троцкий против, Дзержинский против, даже Иоська против.

— Какие лозунги? Одна демагогия. "Мир народам!" И вместо нескольких месяцев войны с окруженной Германией (ведь американцы уже вступили в войну, и дураку было ясно, что Германия при последнем издыхании), четыре года гражданской войны, окончательно разорившей Россию. А что касается "Земля — крестьянам!", то землю дали, а через год — продразверстка и отняли все, что на этой земле вырастили.

— Все ты правильно, Борис Александрович, говоришь, но не о том. Чтобы оценить политика, надо понять его цель. Для Ленина и большевиков единственная ближайшая цель была власть: захватить власть и удержать ее. Без власти нечего и мечтать о главном: начать эксперимент по созданию нового научно обоснованного общественного строя. Ведь стоит начать в России и сразу — неостановимая мировая революция. А в семнадцатом году маленькая партия в 150- миллионной России могла прийти к власти только с помощью демагогических лозунгов. И то ведь сразу не очень получилось, пришлось на первых порах поиграть в демократию, дать место другим партиям. Но уже через несколько месяцев остались только левые эсеры. С ними не так просто было разделаться, уж очень были сильны и популярны. Уничтожение левых эсеров тесно связано с немцами и с Брестским миром. Тут такой клубок получается, не сразу распутаешь. Ты прости, что я это тебе говорю, ты и сам все знаешь, я конспективно, чтобы продемонстрировать ленинскую, ну, ладно, не гениальность, а, скажем, талантливость. Не так легко было принять решение. Ведь до самого последнего момента, до своего выступления 15 марта на Четвертом Всероссийском Съезде Советов, где было объявлено о заключении мира с немцами и ратифицирован мирный договор, Ленин продолжал неофициально вести через Рейли переговоры с англичанами и сказал Рейли о принятом решении на ступеньках Большого театра за несколько минут до своего выступления.

В марте восемнадцатого года Ленин не мог не понимать, что Германия войну проиграет. Не заключай мира с немцами — и советское правительство будет признано Англией и Францией, никакой гражданской войны. Почему же было принято другое решение? А потому, что перед окончательным поражением немцы могли успеть сбросить большевиков. Потом будет все в порядке, но уже без большевиков у власти. А если не успеют, если русская армия с помощью большевиков остановит немцев, то главной силой в победившей России станет армия, а не большевики. Итак — мир с немцами. Старая армия окончательно разрушена, почти все офицерство и унтер-офицерство против слабого московского правительства, гражданская война неизбежна. Но главная опасность для Ленина не здесь. Главная опасность — левые эсеры. Они популярны, они все еще сильнее большевиков. Но, слава богу, они против мира с немцами. А на заводах рабочие миру рады. Так пусть же эсеры сорвут недавно объявленный мир. И через день после открытия Пятого Всероссийского Съезда Советов, на котором противостоят друг другу большевики и левые эсеры, первый заместитель Дзержинского левый эсер Блюмкин с мандатом, подписанным Дзержинским, входит шестого июля в здание Германского посольства и убивает посла, графа Мирбаха. Объявляется, что это провокация левых эсеров, их верхушку во главе со Спиридоновой арестовывают, вооружают рабочие отряды, и через два дня, девятого июля левые эсеры исключены из правительственной коалиции, левых эсеров нет, вся власть в руках большевиков. А как ты думаешь, что сделали с Блюмкиным?

— Расстреляли, наверное.

— Конечно, расстреляли, но это сделал Иоська в 28 году. А до этого товарищ Блюмкин с успехом работал в качестве заместителя начальника Чека (потом ОГПУ) Украины. Вот какие пироги! Нет, все-таки гениальный политик.

— Очень гладко у тебя получается. Так уж он все рассчитывал заранее? Но даже если все это так, какая же это гениальность? Какой талант? Изворотливость, хитрость, отчаянность. Так можно сказать о любом преступнике. Нет, я верю Пушкину: "Гений и злодейство — две вещи несовместные".

— В политике нет злодейства. История человеческого общества не знает понятия «хорошо» или «плохо». Сказать, какое историческое событие хорошо, а какое плохо, невозможно. Никогда нельзя утверждать, что, мол, в противном случае было бы лучше. История не прогнозируется, это тебе не наука. Я это ответственно говорю, как директор Института истории и археологии Академии наук.

— Не верю. Всякий знает, что такое — хорошо и что такое — плохо. Даже Маяковский знал. Твоя точка зрения очень удобна. Любую мерзость можно оправдать, особенно собственную. Кстати, давно хотел тебя спросить. Зачем ты подписал это отвратительное письмо о Сахарове? Ты прекрасно знаешь, что в нем неправда. Неужели тебе самому не совестно? А за границей? С тобой не перестают здороваться? И не говори, что нельзя было не подписать. Капица не подписал. И не только он.