Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

– Я люблю тебя, – шепнула она, всматриваясь в дорогое лицо.

– Я тоже люблю тебя. Как насчет чердака?

Эстер энергично закивала, и они вместе пошагали к дому. Эстер думала о младенцах. Как бы ей хотелось подарить Филиппу себя – и ребенка! Но сейчас не время для детей. Хорошо, что они с мужем есть друг у друга.

Глава седьмая. Рождественский сочельник 1940 года

АНА

– Тихая ночь, святая ночь…

Рождественские гимны раздавались на улице прямо под окнами Аны. Пели по-немецки, но все равно прекрасно. Подойдя к окну, она посмотрела на детей. Пар вылетал из их ртов, словно музыка сама принимала материальную форму. Ана вздохнула. Дети казались такими невинными. Они восхищенно смотрели на огромную рождественскую елку, установленную в конце улицы. Это были не нацисты, а обычные немцы, которые спокойно жили в Лодзи, пока в город не вошли солдаты и не сказали им, что они выше всех остальных. Кому не хочется такое услышать?

Ана не могла их простить. Да, это не они сменили название города и приняли новые законы, не они загнали евреев за колючую проволоку, но они не выступили в защиту тех, кто оказался в гетто. Они не сказали: «Нет, это неправильно, не по-христиански!» Нет! Даже распевая рождественские гимны, они радовались, что во время войны оказались на нужной стороне и смогут получить весь мир – и неважно, какой ценой. Стиснув зубы, Ана отвернулась от этих ханжей и вернулась к родным.

При виде накрытого стола сердце ее сжалось. Весь день они постились, но сейчас их ждал традиционный праздничный ужин. Стол застелили сеном и белой скатертью – символ стойла. Двенадцать тарелок символизировали апостолов. Рот Аны наполнился слюной, когда она увидела свекольник, нежные пироги, селедку в сливочном соусе и классического жареного карпа. В этом году найти рыбу было нелегко, но вчера Якуб вернулся домой и сказал, что приятель отца его друга продает карпов на окраине Каролева (официально Карлсхофа). Бартек поспешил туда. «Улов» они всю ночь держали в ванне, и теперь вкуснейшая золотистая рыба красовалась посреди стола.

Мальчики надели праздничные костюмы. Они были такими красивыми и сильными, что Ана не удержалась и обняла каждого. Якуб отбивался и твердил, что она испортит его прическу. Работа в типографии сделала его тщеславным – наверное, потому что там было много молодых наборщиц. Ана надеялась, что он найдет себе девушку. Конечно, время для свадьбы неидеальное – и Эстер, и Филипп тому пример. Но нельзя отказывать себе в радости, и Ана снова поцеловала сына. Тот с улыбкой принял ласку и двинулся к столу.

– Потрясающе, мама!

– Похоже, у нас немало еды…

Стол казался поразительно роскошным после всех лишений года. Ввели карточки, и поляки всегда оказывались в очереди последними, за наглыми немцами, поэтому доставалось им немногое. И все же по редким разговорам с Эстер Ана знала, что в гетто положение хуже, гораздо хуже. Тамошним обитателям приходилось довольствоваться гнилой картошкой и овощами, непригодными для отправки в Рейх. В морозы такого питания было явно недостаточно. Кроме того, в гетто не хватало дров, чтобы готовить еду, поэтому овощи часто приходилось есть сырыми. Дети отправлялись в северную часть гетто, Марысин, и рылись в мерзлой земле в поисках угля. Люди так мерзли, что сжигали собственную мебель. При виде золотистого карпа Ане стало неловко.

– Сегодня Рождество, мама, – сказал Якуб. – И мы не ели весь день.

– Верно, – кивнула Ана, не желая испортить праздник. Она приложила столько сил к этому ужину, что было бы жалко испортить его печальными мыслями. И все же она добавила: – Но мы хотя бы всю неделю что-то ели.

Якуб замер.

– Ты думаешь о евреях?

Ана кивнула. К ней подошел Александр, самый серьезный из всех.

– Я вижу их, когда еду в трамвае, – сказал он.

Недавно нацисты отправили на работу в больницы немецких студентов, и Сандеру сказали, что теперь он будет работать только три дня в неделю. Пришлось ему искать вторую работу – он стал кондуктором в трамвае. Бартек долго ругался, что это ниже его достоинства, но Сандер ответил, что должен зарабатывать. Ана чувствовала, что у него есть друзья среди партизан, и гордилась сыном, но боялась расспрашивать.

– Все действительно так плохо, как говорят? – спросил Бартек.

– Еще хуже. На улицах страшная грязь, а когда рабочие команды пытаются что-то убрать, вода замерзает, и ходить становится опасно – только самые крепкие справляются. А крепких сейчас мало. Я видел, как туда доставляют продукты – овощи на повозках так воняли, что их скоту стыдно было бы скормить. Но эти несчастные расхватывали овощи прямо с повозки, не дожидаясь разгрузки. Тиф после наступления холодов отступил, но там свирепствует туберкулез. Кашляют повсюду. Хуже того… – Александр оглянулся, хотя в доме они были одни. – До меня дошли слухи, что этим все не кончится. Они отправляют евреев на смерть.

– Они их убивают? – ахнул Якуб.

– Да, душат газом. Меня бесит, что я, доктор, ну или почти доктор, пробиваю билеты мерзким немцам, которые держат людей в загонах, словно животных. Ведь я должен был бы помогать этим людям. Это чудовищная жестокость. Нет, не жестокость, варварство!

Ана сжала руку сына. Это ее вина. Она первой подумала о гетто, и теперь они сядут за рождественский стол, терзаясь чувством вины.

– Может, мы сядем? – предложила она.

Они сели, но даже Якуб замешкался. Они с чувством неловкости смотрели на шестой стул, за рождественским столом традиционно предназначавшийся случайному прохожему, которому негде отметить праздник.

– Мы должны им помочь, – сказал Бронислав. – В больнице я могу достать лекарства. Нужно лишь найти способ передать их в гетто.

– Эстер может помочь, – ответила Ана. – Только если это не слишком опасно.

– Что слишком опасно? – спросил Александр.

Ана сглотнула.

– Они могут ее застрелить?

– Могут. – Сын закусил губу. – Но она будет осторожна. Я знаю нужных людей.

Он сказал это так тихо, что Ане показалось, что она ослышалась.

– Людей в гетто?

– И в гетто, и в городе. Хорошие люди хотят помочь.

– И утереть нос этим нацистским ублюдкам, – добавил Якуб.

– Якуб! – возмутился Бартек.

– А ты разве думаешь иначе?

Ана заметила, что муж на противоположном конце стола начал ерзать, и всмотрелась в его лицо. Разговор принял рискованный оборот. Семейный ужин неожиданно превратился в нечто иное.

– Нам следует не «утереть им нос», – сказал Бартек, – а отправить их в небытие.

Ана замерла. Никогда еще она не слышала подобных яростных слов от своего миролюбивого мужа. В его глазах она читала сильнейшие эмоции – гордость, потребность в одобрении и, возможно, страх. Ана улыбнулась.

– По крайней мере, изгнать их из Польши, – сказала она.

Бартек фыркнул.

– Именно, дорогая. Из Польши, из Германии, отовсюду, где достойные люди пытаются просто и спокойно жить. Это никому не нужно… такая ненависть. Разве не сказал Иисус: «Возлюби ближнего своего»? Разве он не призывает нас уподобиться доброму самаритянину и помогать тем, кто оказался в тяжелом положении, какова бы ни была их вера? Разве не был он рожден, чтобы нести мир всем людям?

Они смотрели друг на друга. На столе ярким рубином пылал суп, и карп сиял золотом. Столько богатств на одном столе – а всего в нескольких кварталах