Опаленная юность - Зоя Смирнова-Медведева

Погода, хоть и баловала нас, была по-весеннему капризной. К вечеру небо нахмурилось. Сильный ветер принес грозу. На землю упали крупные теплые капли.

Морозов отдыхал в блиндаже и проснулся, видимо приняв гром за артналет. Он быстро встал, взял плащ-палатку, пошел проверять посты.

Вернулся часа через два насквозь промокший: плащ-палатку отдал часовому. По лицу младшего лейтенанта нетрудно было догадаться, что все в порядке.

Свободные от нарядов бойцы, оставшиеся в доте, не спали.

Я долго стояла у амбразуры. Порывистый ветер задувал в нее дождевую пыль. Накрыв своей шинелью пулемет, я присела невдалеке от амбразуры. Тревожно было на сердце. Словно отсветы взрывов, врывались в незакрытую дверь дота вспышки молний, а после грома [55] еще долго слышалось, как осыпались где-то за стеной струйки сухой каменистой земли.

Усевшись на землю у выхода из дота, Морозов курил самокрутку и чуть слышно мурлыкал: «Ревела буря, дождь шумел...» Ему потихоньку подтягивал Анатолий Самарский.

Часовым у дота стоял молоденький боец, подносчик патронов Курбатов. Накрывшись плащ-палаткой, он до боли в глазах всматривался в ночь, которая после каждой вспышки молнии становилась все непрогляднее. От Курбатова начинался разминированный для разведчиков узкий проход — извилистая тропка, уходившая в глубь балки.

В момент одной из вспышек Курбатов увидел поднимавшихся по тропке людей. Сначала не поверил себе. Но когда снова сверкнула молния, молодой боец убедился, что из балки приближаются люди, и обрадовался: «Ну вот и наши возвращаются...»

Курбатов плотнее закутался в плащ-палатку. Когда подходившим оставалось до него несколько шагов, спросил для порядка:

— Стой! Пропуск!

Ответа не последовало.

— Стой! — Часовой щелкнул затвором, но не успел ни выстрелить, ни вскрикнуть: его оглушили.

У дота разорвались гранаты.

Младший лейтенант Морозов метнулся к амбразуре, мгновенно ощупью поставил ствол пулемета против колышка «ориентир два» и дал длинную очередь вдоль тропки. Потом другую. Прислушался, подождал немного и, держа наготове наган, двинулся к месту, где несколько минут назад находился часовой. Окликнул Курбатова. Молчание. Рядом тяжело дышали бойцы, поднятые по тревоге сержантом Зайцевым.

— Украли...

— Точно, утащили, гады...

— Жаль парня...

— Раззява!

— Своих же ждали...

Слушая реплики бойцов, Морозов молчал. Он думал о том же и, пожалуй, теми же словами. Но ЧП есть ЧП. Выставив новых часовых, младший лейтенант [56] возвратился в блиндаж, свернул новую толстую самокрутку.

Никто и не помышлял о сне. Гроза притихла. Под утро поднялся белый непроглядный туман.

Настроение у нас было препоганое.

Морозова вызвали в штаб. Пробыл там долго. Вернувшись, не прикоснулся к пище и только курил одну за другой толстенные самокрутки.

Следующая ночь была тихой. Деревья словно дремали, утомленные непогодой. После солнечного дня одуряюще пахло полынью.

Я должна была стоять часовым у разминированной тропки с десяти вечера до полуночи. Зайцев предварительно около часа инструктировал меня — и все же не выпустил одну, сам находился рядом. Впрочем, тут же был и Морозов (потом он признался, что ждал немецких разведчиков).

Близилась полночь, когда я заметила: вроде бы зашевелился «ориентир два» — куст шиповника на изгибе тропинки.

Подала знак командиру.

Все трое насторожились.

Из-за куста шиповника показались люди.

— Подними пулеметчиков! — приказал командир. — Сама оставайся в доте, у «максима».

— Я на посту, товарищ младший лейтенант...

— Выполняйте приказ!

Ночь была лунная, звездная. Через амбразуру я хорошо различала у тропы наших пулеметчиков во главе с Морозовым. Видела и людей, поднимавшихся из балки. Они уже преодолели половину подъема. У того, кто шел впереди, было словно две головы — одна, а над ней другая.

— Стой! Кто идет? — услышала я голос Морозова.

— Свои...

Прошло еще несколько томительных секунд. Я смотрела на людей, поднимавшихся по склону, сквозь прорезь прицела.

— Стой! — повторил Морозов. — Стрелять буду!

Шедший впереди ответил, тяжело дыша:

— Свои... Разведчики... Раненого несем...

— Свои, товарищ комвзвода... — слабым голосом подтвердил Курбатов. — Меня вот на себе притащили... [57]

Морозов осторожно спустился на тропинку:

— Свои... Жив! Жив, Курбатов!

— Жив...

— Я знал, что ты их, иродов, перехитришь!

На тропку спустились пулеметчики, понесли в траншею раненного в обе ноги Курбатова.

Передав раненого на попечение санинструктора, Морозов спросил у командира разведчиков:

— Чего так задержались? Ну, будет вам нагоняй!

— Да вот «родственники» квартиру поменяли. Долго пришлось искать. — Разведчик кивнул на толстого гитлеровца без головного убора, с завязанными назад руками. На радостях мы его и не заметили.

— Видать, штабист, — сказал Морозов.

— Похоже... Полковник разберется. Да и вашего бойца спасли по дороге. Тоже серьезное дело...

Курбатов очнулся, когда похитившие его фашисты спускались в балку. Руки бойца были крепко связаны, рот забит кляпом. Из нашего дота ударила пулеметная очередь. Два немца, прикрывавших отход, свалились замертво, а те, кто шли впереди, бросили «языка» и кинулись за поворот, где начиналось мертвое пространство, недосягаемое для пулемета.

Курбатов вскочил, метнулся в сторону, нечеловеческим усилием вытолкнул изо рта кляп. Но не пробежал в кустарнике и пятнадцати шагов, как попал в новую беду: разорвавшаяся неподалеку противопехотная мина ранила его в обе ноги. Боец притаился, сдерживая стоны. Немцы могли вернуться. Звать на помощь — значит привлечь к себе внимание, а Курбатов находился слишком далеко от своих.

Принялся освобождать от веревок руки. Это ему удалось. Но, чтобы ползти к своим, уже не было сил. Ослабев от потери крови, Курбатов впал в забытье.

Утром очнулся, огляделся, увидел вокруг земляные бугорки — присыпанные землей немецкие противопехотные мины. Приметил глубокую воронку от авиабомбы. Воронка до половины заполнена дождевой водой. Но делать нечего. Спустился в нее и пролежал в этой «ванне» весь день, выставив над водой только голову.

С наступлением сумерек Курбатов по заранее намеченному маршруту снова подобрался к тропке. [58]

Здесь-то и нашли его возвращавшиеся из вражеского тыла разведчики...

Случилось это перед самым Первомаем, и мы были счастливы, что в нашем пулеметном взводе все обошлось без ЧП.

На следующий день в роте состоялось предпраздничное партийное собрание, главным вопросом которого был прием новых членов в ряды Коммунистической партии. В тот день стал коммунистом и сержант Андрей Зайцев.

Тридцатого апреля сразу после раздачи праздничных подарков на нас обрушился страшенный артиллерийский налет. Несмотря на это, все бойцы и командиры на следующее утро подшили к гимнастеркам чистые подворотнички, до блеска надраили самодельным сапожным кремом сапоги и ботинки.

Даже в той трудной обстановке мы торжественно встречали свой праздник.

Самым радостным, пожалуй, был Первомай у Федора Ткаченко — политрука стрелковой роты Самусева. К политруку с Большой земли приехала жена. Оля Ткаченко рвалась на фронт с первых дней войны, но у нее был грудной ребенок. Теперь, когда сынишка немного подрос, молодая женщина оставила его с бабушкой и приехала санинструктором в осажденный Севастополь.

Сделать это было непросто. Даже командир батальона вначале весьма скептически отнесся к желанию Оли Ткаченко служить рядом с мужем:

— Есть другие роты. А иметь на передовой жен никому не положено...

— Нам бы с Федором хоть в один батальон...

— Ладно, — смилостивился комбат. — Доложу командиру полка майору Антипину{2}. Надеюсь, не откажет.

Антипин не отказал.

Так и стали служить в нашем батальоне супруги Ткаченко. [59]

...В один из дней в штаб полка приехали командир дивизии генерал-майор Трофим Калинович Коломиец и начальник штаба полковник Парфентий Григорьевич Неустроев.

Тепло поздоровавшись с Антипиным и Шестопаловым, генерал тут же стал осматривать недавно вырытую, пахнувшую свежеоструганными бревнами землянку. А майор Шестопалов начал быстро раскладывать на столе карту, где жирным красным карандашом была обведена выровненная на днях линия обороны роты лейтенанта Самусева.

— Ты не старайся с картой. Сейчас не время. В натуре все хочу посмотреть вместе с новым командиром полка, — сказал генерал и направился к выходу.

— Позвони во второй батальон, — тихо сказал Антипин Шестопалову, беря полевую сумку.

— Не буду, — так же тихо ответил Шестопалов, поглядев на неплотно прикрытую дверь. — Не любит генерал, чтобы о его приходе предупреждали заранее. Хорошо еще, что заглянул сперва к нам. А то обычно идет прямо в роты. Он прекрасно знает в натуре оборону полка. Да и не только это... Многих командиров и солдат тоже знает.