Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

В первых записях запечатлены ранние стадии немецкого террора: евреям приказано носить на верхней одежде желтую звезду Давида, запрещено ходить по главным улицам города; в те немногие часы, когда магазины были открыты, евреям полагалось занимать отдельную очередь. Крук рассказывает, как забирали мужчин-евреев якобы на работы. Пишет о реакции на немецкий указ о создании Еврейского совета, или юденрата: бо́льшая часть лидеров общины отказались в него войти, однако впоследствии было принято решение согласиться, в надежде что члены совета смогут хоть как-то облегчить страдания своих собратьев. Надежды разбились в прах 6 августа, когда заместитель гебитскомиссара по делам евреев Франц Мурер приказал юденрату собрать «контрибуцию» в пять миллионов рублей. Собрано было только три с половиной миллиона, и Мурер единовременно казнил бо́льшую часть членов юденрата, а потом распорядился собрать совет в новом составе.

До Крука среди первых дошли «слухи» о том, что в Понарах — в лесу на окраине города — совершают массовые расстрелы, однако он счел их выдумками, порожденными страхом. Рассказ польки-служанки, которая последовала за своим хозяином к месту расстрела, показался ему ложью или галлюцинацией. Потом, 4 сентября, он из первых рук получил свидетельства очевидцев и записал их «дрожащими руками, кровавыми чернилами». Две девочки, одиннадцати и шестнадцати лет, и четыре взрослые женщины поступили в Виленскую еврейскую больницу с пулевыми ранениями. Крук лично взял у них интервью:

Они рассказывают: «Нас расстреливали из пулеметов. Во рву лежали тысячи трупов. Перед расстрелом заставляли снимать одежду и обувь. <…> В полях стоит зловоние от трупов. <…> Несколько человек выбрались оттуда, дотащились до деревень. <…> Одна женщина добралась до какого-то крестьянина, попросила его отвести ее к евреям. Говорила, что, после того что она видела, после того как все ее родные погибли у нее на глазах, жить ей дальше незачем. Но она хотела, чтобы евреи узнали правду — только ради этого и пошла к крестьянину. Пусть евреи знают!!!»[48]

Крук был потрясен. Он понял, что тысячи «пропавших» — те, кого хватали на улицах в последние два месяца, — теперь лежат в ямах в Понарах. Выразить свои чувства он мог только на языке апокалипсиса:

Почему мир молчит?

Если небеса в состоянии разверзнуться, почему это не произойдет сегодня?

Если небеса — это небеса, они должны извергать лаву. Пусть навечно будет смыто все живое. Пусть придет более великое разрушение мира, чем это, — и пусть из руин восстанет новый мир!

«Вставай, проклятьем заклейменный!»

Тьма египетская среди бела дня. Ужас ужасов, непомерное зло![49]

Для Крука новости из Понар скоро затмил внезапный указ о создании гетто. 5 сентября пошли слухи, что на следующий день всех виленских евреев силой переселят на узкие запущенные улочки исторического еврейского квартала и обнесут его специально построенной стеной. Крук оставил почасовую хронику этого, по его словам, «исторического дня».

9 утра. Уводят группы евреев. Все нагружены: надели по несколько пальто, тащат узлы, везут вещи на детских колясках. Страшная картина. Собаки лают и воют, как будто всё знают. Так они прощаются с бывшими хозяевами. <…>

2 пополудни. Люди говорят: попасть в гетто — как войти во тьму. Тысячи людей стоят в очереди, потом их гонят в клетку. Людей гонят, они падают со своими поносками, вопли улетают в небо. Это скорбное шествие длится часами[50].

Хроника прерывается в тот момент, когда Крука и самого погнали в гетто. Следующие несколько дней были слишком напряженными и нервными, чтобы что-то писать. К дневнику он вернулся 20 сентября и восстановил события предшествовавших недель в ретроспективе.

Скученность была ужасающая. Сорок тысяч человек загнали на территорию в одиннадцать кварталов, где до войны было шесть тысяч жителей. Двадцать девять тысяч направили в более крупное Первое гетто, одиннадцать — в маленькое Второе гетто. Значительную часть Второго гетто занимала Большая синагога, Библиотека Страшуна и клойзы во дворе синагоги — все их теперь превратили в жилье барачного типа. Крук сравнивает улицу Страшуна с муравейником, а ее обитателей — с мышами, вылезающими из норок. В записи за 15 сентября (сделанной позднее) он отмечает, что возникли проблемы с продовольствием. Поступали сообщения о голоде и болезнях. Одновременно он отмечает попытки врачей-евреев оказывать помощь больным и самоорганизацию жителей с целью контрабандной доставки еды и ее распределения на всех[51].

Новый юденрат, во главе которого встал инженер Анатолий Фрид, приступил к организации внутренней жизни гетто. Были созданы больница, санитарные службы, школы, полиция и… библиотека.

Юденрат обратил на Крука внимание в первую же ночь в гетто: поэт Авром Суцкевер писал, что «первая ночь в гетто — как первая ночь в могиле». Один из местных лидеров Бунда заметил, как Крук копается в грязи, вытаскивая из нее книги, отлавливая вырванные страницы, разлетавшиеся по ветру. Бундист был членом юденрата, об увиденном он сообщил коллегам. На следующий день совет попросил Крука возглавить библиотеку гетто.

Существование в гетто библиотеки стало по большей части следствием счастливого стечения обстоятельств. Так вышло, что библиотека волынского отделения бывшего Общества для распространения просвещения между евреями в России («Хеврат мефице хаскала», сокращенно — ОПЕ) оказалась на территории, отведенной немцами под Первое гетто, по адресу улица Страшуна, 6. Хотя она и находилась на улице Страшуна, то не была Библиотека Страшуна — не годилась ей даже в подметки. В библиотеке бывшего ОПЕ в основном были собраны художественные и научно-популярные книги, многие — на русском и польском. Раритетов и сокровищ в ней не находилось. Это была общественная прокатная библиотека, собрание насчитывало 45 тысяч томов[52].

Крук обнаружил библиотечный фонд в полном беспорядке. Каталожные карточки увез Поль. Круку с сотрудниками предстояло составлять новый каталог с нуля. Поначалу он исходил из того, что задача его — спасти собрание и поработать его хранителем до конца войны. Он и представить не мог, что толпы перепуганных смятенных людей, которые ищут местечко для сна на полу и кусок хлеба, психологически будут способны читать. Однако, когда 15 сентября библиотека начала выдачу, узники гетто «набросились на книги, как мучимые жаждой