Последний бой майора Петтигрю - Хелен Саймонсон

Его голос угас.

— Эти ружья нам передал наш отец, — сказал майор, стараясь держать себя в руках. — Перед смертью он сказал нам, что мы должны хранить эти ружья у себя, а затем вновь объединить их в пару для передачи следующим поколениям. Вы это прекрасно знаете.

— Да, так я представлял себе эту ситуацию, — согласился Мортимер. — Однако, поскольку отец отдал вам эти ружья лично, когда был болен, в его завещании нет указаний на этот счет, а следовательно…

— Но Берти должен был упомянуть об этом в завещании, — сказал майор и с досадой услышал в своем голосе просительные нотки.

Мортимер ответил не сразу. Он уставился на медный подсвечник, как будто искал подходящую формулировку.

— Мне практически нечего сказать на этот счет, — произнес он наконец. — Могу только заметить, что в некоторых случаях — в самом широком смысле — устранение одного из супругов от решения тех или иных вопросов может стать для некоторых пар проверкой на лояльность.

Он скроил заговорщическую гримасу, и майор услышал слабый отголосок пронзительного голоса Марджори, рикошетящего в гладких стенах конторы.

— Моя золовка… — начал он. Мортимер протестующе поднял руку.

— Я не уполномочен комментировать заявления клиентов и делать предположения, — сказал он. — Могу лишь сказать, что мне бесконечно жаль, когда мои руки так связаны и я не могу даже предупредить дорогого клиента, что ему, возможно, следует изменить завещание.

— Все знают, что это мое ружье, — сказал майор. Он ослабел от боли и ярости. — Оно вообще должно было быть моим — я ведь старший сын. Не то чтобы я когда-либо предъявлял Берти претензии, но он никогда не был охотником.

— Что ж, полагаю, что вам с Марджори следует дружески обсудить этот вопрос, — предложил Мортимер. — Уверен, что она что-нибудь придумает. Возможно, следует отложить ваше вступление на должность душеприказчика до решения этого вопроса.

— Я знаю свои обязанности, — запротестовал майор. — Я выполню волю своего брата вне зависимости от исхода данной ситуации.

— Конечно, я в этом уверен, — согласился Мортимер. — Но в случае, если вы подадите протест, возникнет конфликт интересов.

— Вы имеете в виду суд? — переспросил майор. — Мне бы и в голову не пришло так уронить имя Петтигрю.

— Что вы, конечно, — сказал Мортимер. — Было бы крайне неловко представлять в суде одну сторону семьи, выступающую против другой. Это не в традиции Тюкзбери и Тила.

Он улыбнулся, и майор заподозрил, что Мортимер был бы счастлив выступить в суде против него на стороне Марджори и использовать все доступные средства, чтобы одержать победу.

— Это немыслимо, — сказал он.

— Тогда вопрос решен, — заключил Мортимер. — Просто обсудите это с Марджори. Так мы сможем убедиться, что с вашей стороны не возникает конфликт интересов. Мне скоро нужно будет официально утвердить завещание, так что, если вы сообщите…

— А если она не согласится отдать мне ружье? — спросил майор.

— Тогда в интересах дела я порекомендую вам отказаться от выполнения обязанностей душеприказчика.

— Это невозможно, — сказал майор. — Я обязан выполнить свой долг перед Берти.

— Понимаю, понимаю, — сказал Мортимер. — Мы с вами люди долга, люди чести. Но мир изменился, дорогой майор, и я был бы негодным юристом, если бы не посоветовал в этом случае Марджори оспорить вашу способность выступить в данной роли.

Пытаясь говорить как можно деликатнее, он выдавливал слова изо рта, как выдавливают из тюбика остатки зубной пасты. На лице его застыло остекленевшее выражение человека, рассчитывающего, какая ширина улыбки будет уместна в данном случае.

— Мы не можем допустить, чтобы возникло даже подозрение в неблагородности наших намерений. Это вопрос ответственности, как вы понимаете.

— Очевидно, я ничего не понимаю, — сказал майор.

— Поговорите с Марджори и сразу же мне позвоните, — заявил Мортимер, поднялся с кресла и протянул руку.

Майор тоже встал. Он жалел, что не надел костюм вместо этого дурацкого свитера. Мортимеру тогда не удалось бы выставить его как мальчишку.

— Так не должно быть, — сказал он. — Контора Тюкзбери вот уже несколько поколений представляет интересы моей семьи…

— И это большая честь для нас, — ответил Мортимер, словно услышал от майора похвалу. — Теперь мы несколько более связаны существующими правилами, но можете быть уверены, Тюкзбери и Тил всегда сделают для вас все, что в их силах.

Майор подумал, что, когда все будет позади, ему надо будет найти себе другого поверенного — что надо было сделать уже давно.

Выйдя на площадь, он моментально зажмурился. Туман отступил к морю, и бледные оштукатуренные фасады домов сохли под дневным солнцем. Почувствовав неожиданное тепло, мышцы лица расслабились. Он глубоко вздохнул, и соленый воздух унес с собой запах полировочного воска и алчности, которым была пропитана контора Мортимера Тила.

Глава 5

Заявив, что никогда не жалел, что одно из ружей досталось Берти, майор солгал. Он сидел на набережной, откинувшись на спинку деревянной скамейки и подставив лицо солнцу. Свитер впитывал тепло, словно черный пластиковый пакет. Хорошо было сидеть в укрытии, где рыбаки сушили свои просмоленные сети, и слушать, как волны разбиваются о гравий.

Природа щедра, подумал майор. Солнце безвозмездно отдает свет и тепло. По сравнению с этим сам у себя он вызывал омерзение — словно слизняк, засохший на солнце. Он сидит здесь, жив-здоров, и греется на осеннем солнышке, а Берти мертв. И все же даже теперь майор не мог думать о том, что ружье досталось Берти, без мелочной досады — той же, что чувствовал все эти годы. Не мог он и избавиться от недостойной мысли, что Берти знал об этой досаде и решил таким образом отомстить за нее.

Стоял летний полдень, когда мать позвала их с Берти в столовую, где их отец умирал от эмфиземы на взятой напрокат больничной койке. Розы в то лето цвели особенно пышно, сквозь распахнутые окна лился аромат их склоненных головок. На резном буфете по-прежнему стояли бабушкина серебряная супница и подсвечники, но половину места занимал кислородный аппарат. Он все еще сердился на мать за то, что она позволила доктору объявить, будто отец уже слишком слаб, чтобы сидеть в кресле. Как хорошо было бы сейчас вывезти его в сад и устроить в залитом солнцем углу террасы. Даже если бы он простудился или устал — что с того? Каждый день они бодро сообщали отцу, что он сегодня отлично выглядит, но за пределами комнаты никто не притворялся, что не понимает: дело идет к концу.

К тому времени майор имел чин младшего лейтенанта. Ему дали увольнительную на десять дней. Время тянулось медленно, шепот в столовой и толстые сэндвичи в кухне сплетались в единую тихую вечность. Пока отец, которому порой недоставало теплоты, но который все же сумел обучить сыновей понятиям долга и чести, с хрипом доживал последние дни, майор пытался не поддаться чувствам, угрожавшим захлестнуть его. Мать и Берти частенько уходили в свои спальни, чтобы омочить подушки слезами, но он предпочитал читать отцу вслух или помогал сиделке. Отец вопреки всеобщим предположениям вовсе не выжил из ума и прекрасно понимал, что умирает. Итак, он послал за сыновьями и своими заветными ружьями марки «Черчилль».

— Я оставляю вам эти ружья, — сказал он, открыл медный замок и поднял недавно смазанную крышку. Ружья блестели на красных бархатных подушках, изящная резьба на затворе не потускнела со временем.

— Отец, не обязательно решать это сейчас, — сказал майор. Но он встрепенулся, может, даже шагнул вперед, заслонив младшего брата.

— Я хочу, чтобы они остались в семье, — сказал отец, озабоченно глядя на них. — Но я же не могу выбрать одного из вас и отдать ему оба ружья.

Он взглянул на мать, и та нежно похлопала его по руке.

— Эти ружья очень важны для вашего отца, — сказала она наконец. — Мы хотим, чтобы каждый из вас взял себе одно на память о нем.

— Магараджа сам вручил мне их, — прошептал отец.

Эту историю они слышали много раз, и она так истерлась от многочисленных пересказов, что края ее залоснились. Почетный момент: индийский принц оказался настолько благороден, что решил вознаградить британского офицера за храбрость, хотя все вокруг боролись за изгнание британцев. Так его отец соприкоснулся с великим. Старые медали и форма пылились на чердаке, но ружья содержали в полном порядке и регулярно их смазывали.

— Ты хочешь разъединить пару?

Он не сдержался, хотя и видел неодобрение на бледном лице матери.

— Вы завещаете их друг другу, чтобы они перешли следующему поколению парой — по линии Петтигрю, разумеется.

Это был единственный раз на его памяти, когда отец струсил.