Последний бой майора Петтигрю - Хелен Саймонсон

— Нет, что вы… — замялся майор.

Он не был готов отвечать на такой прямой вопрос. Его мысли лихорадочно метались, и на мгновение ему показалось, что в конце набережной, повернувшись в сторону города, стоит Киплинг — в коричневом костюме и с пышными усами. Он бросил взгляд вперед и понадеялся, что разговор увянет сам собой.

— Я и в самом деле лет двадцать его не читала, — сказала миссис Али. — Он казался частью мира, который отказывался переосмыслять значение империи. Но с возрастом, боюсь, я стала сентиментальной. Нелегко во всем сохранять юношеский пыл, правда?

— Я преклоняюсь перед вашей логикой, — сказал майор, подавив в себе желание выступить в защиту империи, которой служил его отец. — У меня лично никакого терпения не хватает анализировать политические взгляды писателей. Он написал тридцать пять книг — их и анализируйте.

— Кроме того, мой племянник будет вне себя, когда увидит книгу, — сказала миссис Али с легкой улыбкой.

Майор не был уверен, стоит ли спрашивать что-нибудь о племяннике. Он сгорал от любопытства, но задавать прямые вопросы было неловко. Познания о родственниках его деревенских знакомых были весьма обрывочны. Информация собиралась, словно бусины, одна за другой нанизываемые на леску, и он частенько забывал более давние сведения по мере поступления новых, поэтому никогда не обладал полной картиной. Например, он знал, что дочь Альмы и Алека Шоу живет в ЮАР, но не помнил, то ли она замужем за пластическим хирургом в Йоханнесбурге, то ли за торговцем пластиком в Кейптауне. Он знал, что в последний раз она приезжала домой еще до смерти Нэнси, но об этом не говорилось в открытую; он только догадывался о том, как страдают ее родители.

— А есть у вас другие племянники и племянницы? — спросил он.

Его беспокоило, нет ли даже в столь невинном вопросе намека на отсутствие у нее детей и на то, что она, должно быть, родом из большой семьи.

— Племянник только один. У его родителей — это брат моего мужа и его жена — еще три дочери и шесть внучек.

— Должно быть, он их любимчик, — сказал майор.

— В детстве он был моим любимчиком. Боюсь, мы с Ахмедом ужасно его избаловали. — Она прижала книгу к груди и вздохнула. — Господь не дал нам своих детей, а Абдул Вахид был точной копией мужа в детстве. Он был сообразительным и восприимчивым мальчиком. Я надеялась, что когда-нибудь он станет поэтом.

— Поэтом? — переспросил майор, пытаясь представить себе сердитого юношу, слагающего стихи.

— Мой деверь положил конец этим глупостям, как только Абдул Вахид вырос настолько, чтобы помогать в магазине. Наверное, это было наивно с моей стороны. Мне так хотелось познакомить его с миром книг и мыслей и передать ему то, что досталось мне.

— Благородный порыв, — заметил майор. — Но мне после войны довелось преподавать английский язык в пансионе. Так вот, заставлять читать мальчишек старше десяти лет — безнадежное дело. У большинства из них не было ни одной собственной книги.

— Не могу такого даже представить, — сказала она. — Меня вырастили в доме, где были тысячи книг.

— В самом деле?

Он не хотел, чтобы его вопрос прозвучал слишком удивленно, но раньше ему не приходилось слышать о лавочниках с большими библиотеками.

— Мой отец был ученым, — сказала она. — После раздела Индии он стал преподавать прикладную математику. Мама рассказывала, что при переезде ей было позволено взять с собой два котелка и фотографию родителей. Все ящики были забиты книгами. Моему отцу было очень важно прочесть все.

— Все?

— Да. Художественная литература, философские и научные труды — конечно, это весьма романтическая миссия, но ему удалось прочесть поразительное количество книг.

— Я стараюсь читать по книге в неделю, — сказал майор. Он гордился своей небольшой библиотекой, в основном состоящей из книг в кожаных переплетах, купленных во время поездок в Лондон у немногих достойных книготорговцев, кто еще работал на Чаринг-Кросс-роуд. — Но, надо признаться, сейчас я в основном перечитываю давних любимцев — Киплинга, Джонсона; никто не сравнится с великими.

— Не могу поверить, что вы любите Сэмюэла Джонсона, майор, — сказала она со смехом. — Он совсем не следил за гигиеной и ужасно грубил бедному Босвеллу.

— Увы, гениальность и личная гигиена зачастую находятся в обратной зависимости, — сказал майор. — Мы бы многое утратили, если бы в погоне за общественными приличиями порастеряли гениев.

— Ну, они бы хоть иногда мылись, — сказала она. — Вы правы, конечно, но я считаю, что неважно, что человек читает — каких авторов любит, какие темы, — главное, чтобы он что-нибудь читал. Необязательно даже иметь собственные книги.

Она с печальным видом погладила библиотечную обертку книги.

— Но что же с библиотекой вашего отца? — спросил майор.

— Ее больше нет. Когда он умер, мои дядья приехали из Пакистана, чтобы разобраться с делами. Как-то раз я вернулась из школы и увидела, что мама с одной из тетушек протирают пустые полки. Дядя их продал чуть ли не на вес. В воздухе стоял запах дыма, а когда я подбежала к окну…

Она умолкла и медленно вдохнула.

Воспоминания, подумал майор, напоминают фотографии на надгробиях — краски не меркнут, сколько бы грязи и песка их ни покрывало. Достаточно лишь немного потереть, и вот они уже снова сияют.

Она вскинула голову.

— Не могу передать вам, какое чувство меня охватило — мне было так стыдно видеть, как в саду сжигают книги. Я умоляла мать остановить их, но она только склонила голову и продолжила оттирать полки.

Миссис Али остановилась и повернулась к морю. Грязная пена волн ползла по темному ребристому песку — время отлива. Майор вдохнул острый аромат водорослей и подумал, не погладить ли ее по плечу.

— Мне так жаль, — сказал он.

— Не могу поверить, что рассказала вам все это, — сказала она и повернулась к нему, вытирая глаза. — Прошу прощения. Я становлюсь глупой старухой.

— Моя дорогая миссис Али, вас никак нельзя назвать старухой, — сказал он. — Для вас наступила пора цветения, пора зрелой женственности.

Сказано чересчур помпезно, но он надеялся, что она зардеется от удовольствия. Она, однако, расхохоталась.

— Да, майор, я никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь настолько льстиво описывал морщины и жировые отложения, присущие пожилым дамам. Мне пятьдесят восемь лет, и, боюсь, для меня пора цветения уже позади. Теперь остается только надеяться, что, увянув, я стану букетом из сухоцветов.

— Что ж, я старше вас на десять лет, — сказал он. — Видимо, меня уже следует считать окаменелостью.

Она снова рассмеялась, и майор понял, что главная его задача — смешить миссис Али. Они шли по набережной мимо лотков с мороженым и билетных киосков, и с каждым шагом его тревоги словно меркли и съеживались. Сегодня ему хотелось вальсировать.

Они вошли в городской сад, начинавшийся с большой клумбы желтых хризантем, а потом расходившийся двумя расширяющими дорожками, узкий треугольник между которыми был поделен на зоны и уровни. На лужайке стоял павильон для оркестра. Пустые шезлонги хлопали на ветру холстиной. Недавно городской совет предпринял третью или четвертую попытку расставить повсюду пальмы в цементных ящиках. Среди членов совета существовало непоколебимое убеждение, что пальмы превратят город в средиземноморский рай и привлекут сюда туристов более высокого класса. Деревья быстро умирали. Путешественники в дешевых футболках по-прежнему заглядывали сюда на денек, расхаживали повсюду и норовили перекричать чаек. В дальнем конце парка, на круглой лужайке, выходящей к морю, пинал мяч худенький темнокожий мальчик лет четырех-пяти. Он возился с мячом неохотно, будто по принуждению. Когда он пнул мяч, тот ударился о бронзовую табличку с надписью «ИГРЫ С МЯЧОМ ЗАПРЕЩЕНЫ» и подскочил к майору. Майор попытался игриво отбить мяч, но промахнулся, и мяч ударился о декоративный валун и закатился в куст гортензий.

— Эй, здесь нельзя играть в футбол! — раздался голос из маленького зеленого киоска с изогнутой медной крышей и ставнями. Там продавали чай и выпечку.

— Прошу прощения, — сказал майор и помахал руками, пытаясь включить в поле действия своего жеста и серолицую пухлую леди за стойкой, и мальчика, который смотрел на куст гортензий так, как будто это была непроницаемая черная дыра. Майор подошел к кустам и принялся искать взглядом красный отблеск мяча.

— Что это за парк, если шестилетка не может поиграть здесь в мяч? — спросил кто-то резко.

Майор поднял взгляд и увидел молодую женщину, очевидно индийского происхождения, но одетую в универсальный костюм всех молодых и разочарованных: на ней была мятая парка цвета нефти, полосатые лосины и тяжелые сапоги. Короткие вихры нимбом стояли вокруг головы, как будто она только что вылезла из постели, а хорошенькое личико было искажено яростью.