Самостоятельные люди. Исландский колокол - Халлдор Лакснесс

Дорога теперь шла по откосу вдоль ущелья, где река Редстад пробивалась через перевал. На долину упало несколько дождевых капель. Тогда жена нарушила молчание.

— Бьяртур! — сказала она.

— Ну, чего тебе? — спросил он, повернувшись к ней.

— Ничего, — ответила Роза. — Позволь мне сойти с лошади. Я хочу домой.

Бьяртур остановился и взглянул на жену.

— Да ты в уме ли, Роза? — прикрикнул он.

— Я хочу домой, — повторила она.

— Куда домой?

— Домой.

— Не знал я за тобой таких причуд, Роза, — сказал Бьяртур, продолжая вести лошадь.

Слезы брызнули из глаз женщины. Нет ничего сладостнее для сердца, чем плач, рвущийся из самой груди.

Молодожены продолжали спускаться в долину. Собака тихо плелась сзади. Когда они приблизились к самому хутору, Бьяртур повел лошадь к дому прямо через болото. Это было топкое, глубокое болото, в одном месте лошадь увязла почти по грудь. Пытаясь выбраться из топи, лошадь рванулась и сбросила женщину. Роза перемазалась в грязи и глине. Бьяртур помог ей встать и отер с нее грязь своим платком.

— Женский пол всегда слабее мужского, — назидательно заметил он.

Роза перестала плакать и остальной путь прошла рядом с мужем. Она присела у ручья, протекавшего через хутор, и замыла свою юбку, а Бьяртур снял седло и стреножил лошадь. Тени в долине исчезли; солнце снова засияло над маленьким выгоном.

Дом и овчарня были под одной кровлей. В стене дома, сложенной из пластов дерна, выделялась деревянная дверь с двумя столбами по бокам — это был попросту низкий лаз с таким высоким порогом, что при входе пришлось нагнуться. В овчарне было темно, холодно, пахло плесенью и сыростью. Когда открывался люк, сверху проникал слабый свет. Вдоль стен стояли кормушки. В дальнем конце боковой стены был выход на сеновал, который еще предстояло построить. Лестница в семь ступенек вела наверх в жилую комнату, и Бьяртур первый поднялся по ней, чтобы показать, какая она крепкая и надежная. Жена поднялась за ним следом и осмотрелась; оконце в доме показалось ей очень уж маленьким.

— Можно подумать, что ты выросла во дворце, — сказал муж. — Если тебе нужно солнце, так его снаружи полно.

— Жаль, что у нас нет таких больших окон, как в Редсмири, — сказала Роза.

— Может быть, тебе еще кое-чего жаль в Редсмири? — резко ответил Бьяртур.

— На что ты намекаешь? — спросила жена. — Как тебе не стыдно!

Это была небольшая комната, такая низкая, что Бьяртур чуть не упирался головой в потолок. Две кровати, сколоченные из таких же досок, как пол и потолок, крепились к стене, а стол был прибит гвоздями к подоконнику. По левую сторону от входного люка стояла маленькая плита, а над ней, в скате крыши, было второе оконце со стеклом величиной в ладонь. За окном, на выступе крыши качались на ветру несколько стеблей травы. Стены были толстые и не давали проникнуть сквозь стекло ни единому лучику света — разве что солнце светило прямо в окно.

На кровати, что была ближе к столу и предназначалась для супружеской четы, уже лежал тюфяк, набитый мхом. Пол под кроватью был земляной. Рядом стоял ящик с провизией, которую запас Бьяртур, — ржаная мука, сахар лучшего сорта от Бруни и немного пшеничной муки для оладий — на какой-нибудь особый случай; и кто знает, если хорошенько поискать, то, быть может, в ящике нашлось бы немного изюму. На самом дне лежал мешок превосходной вяленой рыбы. Круси из Гили подарил им на свадьбу вьюк овечьего кизяка — Бьяртур в позапрошлом году вытащил из болота его жеребенка. Но кизяк надо беречь, а пока довольствоваться вереском и мхом, да и торфу на болотах вдоволь, только копни.

Роза в измазанном грязью платье сидела на супружеской кровати; веки у нее покраснели, она смотрела на свои большие руки, беспомощно опущенные на колени.

— Тебе здесь не нравится? — спросил Бьяртур из Летней обители.

— А ты думаешь, я ждала лучшего? — отозвалась его жена.

— Одно, во всяком случае, хорошо: у кого есть такой хутор, тому незачем надсаживаться весь день, как батраку, — сказал он, — Я всегда думал, что ты разумная девушка и дорожишь самостоятельностью. Ведь в жизни самое главное — самостоятельность. Мое мнение такое, что без нее и жизнь не в жизнь. Несамостоятельный человек — это еще не человек. Это все равно что человек, у которого нет собаки.

— Нет собаки? — как-то безучастно переспросила Роза, шмыгнув носом.

Бьяртур некоторое время стоял у оконца, молча глядя на гору, отдаваясь своим мыслям.

— Земля в этой долине прокормит нашу отару, — сказал Бьяртур.

Жена вытерла нос тыльной стороной ладони.

— Там, где живет овца, и человек проживет, — продолжал Бьяртур. — Мой отец правильно говорил: человек и овца — это почти одно и то же.

— Мне снился страшный сон, — прошептала Роза.

Бьяртур искоса презрительно посмотрел на нее.

— Ну и что же? Сны снятся оттого, что кровь приливает к голове, или лежишь неудобно, или под тобою свалялся тюфяк. Мне вот весной приснилось, когда я разбирал развалины, что гора открывается и из нее выходит женщина, чертовски красивая, надо тебе сказать.

— Да, — вставила жена. — Уж таковы мужчины. И во сне за юбками гоняются.

— Я, конечно, не верю в сны, — продолжал Бьяртур. — Но этот-то наверное означает, что осенью нам удастся неплохо продать ягнят.

— Говорят, здесь, на глазах у всех, бродит Гунвер, — сказала жена. — В позапрошлом году лошадь где-то поблизости вдруг испугалась неведомо чего и понесла среди бела дня.

— Не хочу я ничего слышать об этой проклятой Гунвер, — перебил ее муж.

— А ведь многие все же из-за нее бежали с пустоши.

— Бездельники какие-нибудь, — ответил Бьяртур. — Уж они найдут, на кого свалить вину, когда у них руки-крюки.

— По-твоему, выходит, что зла совсем нет на свете?

— Этого я не говорил. И на море и на суше, к примеру, бывает смертельная опасность. И что же из того? Либо ты погибнешь, либо спасешься. Ну а у тех, кто верит в привидения, нечистую силу и всякую нежить, у тех, я думаю, с кровью не все в порядке.

— А как же собаки — они ведь многое чуют, — сказала женщина.

— Собака есть собака, — возразил Бьяртур.

— Но ведь ты говорил, что собака знает все на свете.

— Никогда я этого не говорил. Я только считаю, что собака — единственное животное, которое понимает человека. Но собака есть собака, а человек есть человек, как говорит Эйнар из Уиндирхлида.

— Все ясновидящие твердят, что в долине живут привидения.

— Наплевать мне на ясновидящих, — сказал Бьяртур. — Дьявол побери тех, кто не способен сладить с собственными чувствами! И видится им всякая чертовщина, как тому полоумному бродяге, с которым недавно так носились во Фьорде. Дескать, он впадает в какой-то там транс и несет околесицу насчет того света — про Иисуса Христа, про Кари из Бердлы[13] и Христиана Девятого[14]. А потом он подделал подпись окружного судьи и угодил в тюрьму.

— Я уверена, ты даже в бога не веришь, Бьяртур, — задумчиво промолвила Роза.

— О вере моей говорить не будем, — отвечал Бьяртур, — а вот что порода овец, которую вывел пастор Гудмундур, самая лучшая во всей округе, вот это так верно!

— Неужели ты и перед сном не читаешь молитв?

— Отчего же, читаю. Если рифма там хороша, прочитываю иногда перед сном одну-две, пока сон не сморит. Вернее, раньше прочитывал, пока у меня не было стольких забот. Но «Отче наш» никогда не читал. Это же не стихи. И я не верю в дьявола, так чего ради мне молиться. Да что об этом толковать. Давай-ка лучше выпьем кофе.

— Слушаю тебя — и оторопь берет, — сказала Роза. — После таких слов все божьи ангелы от нас отвернутся. По-твоему, на свете только то и есть, что видишь собственными глазами. Вот ты какой человек!

— У меня есть пять чувств, — ответил Бьяртур. — И я не понимаю, на что мне нужно еще шестое или седьмое.

— Есть люди поважнее тебя, и то они верят в добро и зло.

— Может быть, — сказал Бьяртур. — Я догадываюсь, кого ты имеешь в виду. Весной, в Мири, он то и знай толкался среди бабья и приманивал вас всякими россказнями о привидениях.

— Кого это «нас»? — спросила она, подняв глаза; и впервые в ее косящем глазе вспыхнула искорка. — На что ты намекаешь?

Бьяртур, напевая старинную песенку, стал искать котелок, ибо он был твердо намерен вскипятить воду для кофе. На лестнице он обернулся к жене и бросил на ходу:

— А разве кое-кто не гулял кое с кем? Меня это не удивило бы.

Глава пятая

Тайна

На первый взгляд замечание, которое бросил Бьяртур, не содержало в себе ничего определенного и тем более значительного, и все же мало что так повлияло на жизнь молодой четы в Летней обители, как этот брошенный на ходу намек, и особенно то, что послужило поводом к нему.