Самостоятельные люди. Исландский колокол - Халлдор Лакснесс

— А разве кое-кто не гулял кое с кем? Меня это не удивило бы.

Глава пятая

Тайна

На первый взгляд замечание, которое бросил Бьяртур, не содержало в себе ничего определенного и тем более значительного, и все же мало что так повлияло на жизнь молодой четы в Летней обители, как этот брошенный на ходу намек, и особенно то, что послужило поводом к нему.

— Нет, — сказала Роза. — Это неправда.

Она упрямо отвернулась к стене, убитая, несчастная.

— Кто он? — спросил Бьяртур.

— Это неправда.

— На твоем месте я бы сказал.

— Ты же не рассказываешь про себя.

— Отчего же. Могу и сказать. У меня нет тайн.

— Я не хочу слышать об этом.

— Все вы в день свадьбы тихони — воды не замутите, а кто вас знает, с кем вы путались. Нам, мужьям, достается не любовь, а какие-то остатки, вроде трупа, у которого коршуны уже глаза выклевали.

— А ты-то сам — ангел?

— Не тот ли нахал из Тиннстада?

— Спроси у него.

— Или этот болван из Фьорда, который помогал пахать?

— Может быть, и он.

— Ну уж и не тот ведь бабник-учитель, с которым прижила ребенка Сдейнка из Гилтейги?

— Ты, я вижу, решил перебрать всех бабников в приходе?

— А я и не удивлюсь, если ты с ними со всеми путалась. В тихом омуте черти водятся.

Роза в гневе поднялась и страстно крикнула:

— Бог мне свидетель, что если я в чем-нибудь и каюсь, то не в том, что путалась со всеми, а в том, что вышла за такого человека, который ставит овец выше людей и верит в собаку. Как жаль, что у меня не хватило духу повернуть сегодня назад и вернуться к родителям!

— О, я сразу смекнул, когда ты хотела вернуться домой, что не старой ведьмы ты испугалась, — сказал муж. — Ты думаешь, что я дальше своего носа не вижу. Только не воображай, что я собираюсь у тебя что-нибудь выпытывать. Не нужно быть колдуном, чтобы понимать женщину. Такая уж у вас повадка: любите тех, которые вами тешатся, а выходите за тех, которые вам постылы.

— Ты врешь! — сказала Роза.

— Вот отчего ты ходила такая сонная этой весной, когда он вернулся из сельскохозяйственной школы, и вот как ты понимаешь самостоятельность и свободу. Ты думала, что его род выше моего, потому что его отец был скрягой и отказывал себе в человеческой еде! Давился какой-то смазкой из рыбьего жира с дегтем; разбавлял водку и продавал товарищам. И на свой легкий заработок покупал старых разбитых кляч, а на рынке, когда барышничал, ставил им горчичник под хвост, так что они припускали во весь опор. Если кому так повезло, что у него отец ростовщик и мошенник, тут уж нетрудно прослыть большим человеком и тешиться по ночам с девчонками, а потом отсыпаться целый день.

— Ты врешь, врешь! — в бешенстве повторяла женщина.

— И для этого черта я гнул спину восемнадцать лет, восемнадцать лет жизни я убил на то, чтобы у него были кровные лошади, чтобы он учился, колесил по свету! Ради этого черта ты терпела брань старосты за то, что не так, видишь ли, проворно выносила ночные горшки. А теперь еще того не хватало, чтобы я вырастил его ублюдка в своем доме!

И Бьяртур из Летней обители довел себя до такого бешенства, что вскочил с постели и сдернул перину с полуголой жены; казалось, еще немного и он прибьет ее. В страхе, став на колени, она обвила руками его шею и поклялась всем святым, что никогда ни один мужчина не тронул ее, и уж никак-никак-никак не… «Боже всемогущий, покарай меня, если я вру! Я всегда знала, что этот хутор проклят: семь раз дом разрушали привидения и дьявол! Что толку, что ты называешь хутор Летней обителью, если ты хочешь убить меня, жену свою, в свадебную ночь и отдать мои кости Колумкилли…»

Горько плача, Роза бессвязно молила его о пощаде, пока Бьяртур над ней не сжалился, ибо знал, что женский пол гораздо слабее мужского. И тогда он взял щепотку табаку и улегся спать.

Свадебная ночь. Летняя ночь.

Так началась их совместная жизнь.

Глава шестая

Сны

Утрами, на рассвете, когда Бьяртур вставал, ему было жаль будить жену — она так спокойно спала… Одеваясь, он смотрел на нее и говорил себе:

— Она как цветок.

И многое прощал ей.

Все же его удивляло, что она, спавшая таким невинным сном, должно быть, любила других мужчин и не хотела признаться в этом. Она такая тихоня, такая робкая!.. Раньше он думал: «Вот девушка, которая блюдет себя и не позволяет мужчинам вольничать. Я женюсь на ней и куплю себе землю». Теперь он женат на ней. У него есть земля. И что же? Оказывается, она любила других мужчин, и никто об этом не знал. Во сне она была счастлива, но, когда просыпалась, он подмечал в ее взгляде тень тоскливого разочарования, поэтому он не мог заставить себя разбудить ее. Они говорили мало и порой не решались взглянуть друг на друга. Словно они уже были женаты двадцать пять лет и не замечали один другого. Завернув за угол дома, Бьяртур по старой привычке крестился на восток, но не придавал этому никакого значения. Собака, которая спала под окном, соскакивала с завалинки, бросалась к нему с радостным лаем и виляла хвостом, будто они встречались после долгой разлуки. Она кружила вокруг него, тявкала, бежала за ним до края выгона, чихала, терлась мордой о траву и провожала его на луг, который Бьяртур уже начал косить.

Было раннее утро, тянуло прохладой, вода на озере сверкала, как зеркало. На островке свила себе гнездо пара лебедей; гоголи и крохали плавали небольшими стаями; кряквы и каменушки предпочитали более глубокую воду, гнезда же вили на берегу. Иногда крестьянин невольно останавливался, любуясь богатым оперением селезней. Несколько куликов, летевших с востока, завидев Бьяртура, шумно здоровались с ним. Около озера морские ласточки высиживали птенцов и мечтали о червяках. Дикие гуси величаво расхаживали парами вокруг озера, их шеи высовывались из травы. «Птицы счастливее людей: у них есть крылья. Серая гусыня, одолжи мне свои крылья!» Жалобно кричала чомга, унылая, надоедливая птица… Бьяртур из Летней обители взялся за косу и начал косить.

Сперва он чувствовал какую-то вялость во всем теле. Он уже не был таким бодрым, как бывало, по утрам лет десять — двенадцать тому назад, когда ему все было нипочем. В то время он не нуждался ни в сне, ни в отдыхе. Завтрак свой он обычно съедал на лугу стоя, опершись на рукоять косы. И только в последние пять лет Бьяртур узнал, что такое усталость. Теперь день частенько начинался с того, что у него ныло и покалывало то тут, то там. Но, как бы то ни было, он законный владелец земли о чем объявлено на тинге. Через двенадцать лет он выплатит весь долг за землю до последнего эйрира. Всего он проработает к тому времени тридцать лет. Он — король в своем государстве, и птицы с их прекрасным оперением и звонкими песнями — его гости. Дома спит его жена, его собственная законная жена, пусть даже кто-нибудь до него и владел ею и не он, Бьяртур, был первым. По утрам он облекал свои мысли в стихи, по никому не читал их. В это время его собака распугивала птиц на болоте, так, для забавы. Иногда ей удавалось поймать бекаса или вальдшнепа. Она съедала добычу и, усевшись на лугу, покусывала и вылизывала себя, потом настороженно всматривалась в даль и наконец устраивалась где-нибудь на кочке, свернувшись клубком. Солнце поднималось все выше, тени становились короче, а к полудню небо часто затягивало тучами, и тогда по долине гулял холодный, сырой ветер. Пора было завтракать; самое лучшее время дня уже миновало. Одно утро не было похоже на другое. Каждое утро было новым утром. И это тоже. Но шел час за часом, птицы пели все меньше, и оттенки Блауфьедля бледнели и тускнели. Что ж, день походил на взрослого человека, зато утро всегда было юным.

Бьяртур мечтал, что жена, когда он придет домой, приветливо его встретит, напоит кофе и, может быть, захочет послушать новые стихи о солнце или о буре; но она, видно, была не совсем здорова, во всяком случае, не настолько, чтобы радоваться стихам; к тому же она вообще не понимала поэзии.

Он подарил ей цветастое платье, очень подходящее для хорошей летней погоды, она же, как назло, носила старое платье из холстины, в котором доила коров в Редсмири, или потертую шерстяную юбку и изношенную, в заплатах, кофту. И всегда она недомогала. Порой у нее кружилась голова — так сильно, что она присаживалась на минуту, а иногда ее мутило. По утрам муж и жена пили сладкий черный кофе с ржаным хлебом. Прежде Роза проворно убирала сено и вообще была расторопной работницей, а теперь она подолгу стояла, опершись на грабли.

— Какая же ты бледная! — говорил Бьяртур.

А она молчала.

— Могла бы и поживее шевелить граблями, — говорил Бьяртур.

Никакого ответа. Закусит губу и молчит. За час до завтрака она уходила домой варить рыбу, но иногда ей не удавалось растопить плиту. И тогда она приносила мужу на луг холодную рыбу, холодный кофе и черный хлеб.