Волжское затмение. Роман - Александр Козин

– За мной – шагом марш! – крикнул он и твёрдой, цепкой, устремлённой походкой двинулся к Знаменским воротам. Гулко загудели шаги и голоса под крепостными сводами. И рассвет на Угличской улице и Театральной площади показался полковнику куда более живым, ярким и тёплым. Он увидел знакомые лица. Увидел белые повязки на рукавах снующих тут и там людей с револьверами и винтовками. Многие из них уже успели переодеться в полевую военную форму, и вид имели строгий и решительный. Прямо ему навстречу от Угличской в сопровождении двух офицеров шёл высокий и статный генерал Верёвкин. Старенький поношенный френч смотрелся тускло и невыразительно, но сапоги сияли. Околыш фуражки был обвязан георгиевской лентой. Генерал добро и приветливо улыбался Перхурову, отчего седая бородка и аккуратные усы топорщились и расплывались.

– Отряд, стой! – скомандовал Перхуров.

– Город наш, Александр Петрович, – остановившись и козырнув, проговорил он. – Свершилось. Свершилось… – и сморгнул. И смущённо прокашлялся.

– Благодарю. Благодарю, Иван Александрович, – кивал головой Перхуров, пожимая ему руку и хлопая по плечам в коротком объятии. – Благодарю. Но… Хотелось бы знать оперативную обстановку, господин генерал. И поподробней, если можно.

– Сей момент. Это мы быстро, Александр Петрович, – рассмеялся Верёвкин и вынул из походного планшета карту города. – Вот, извольте видеть. Все намеченные объекты захвачены и охраняются. Город контролируется усиленными патрулями. Однако есть ещё два очага сопротивления. Это Губернаторский дом, – Верёвкин ткнул коротким карандашом в большой прямоугольник на Волжской набережной, – и вот, Кокуевская гостиница.

Перхуров обернулся. Там, за Знаменской башней, напротив Волковского театра, и в самом деле было много людей и доносились револьверные хлопки.

– Там засели советские чиновники, – пояснил Верёвкин. – Их успел кто-то предупредить. Забаррикадировались, стреляют в окна и через двери, требуют связи с Москвой. Там же их жёны и дети.

– Это плохо, – поморщился Перхуров. – Не хватало ещё славы царя Ирода… Но ничего не поделаешь. Времени уговаривать и торговаться у нас нет. Берите резерв из моей группы, Иван Александрович. Через полчаса должно быть всё кончено. Не забывайте: у нас ещё Закоторосльная сторона.

Верёвкин тяжело вздохнул.

– Бодрее, Иван Александрович. Бодрее, – подмигнул ему Перхуров. – Пока всё идёт по плану. Всё по-нашему, господин генерал! Да! – досадливо хлопнул он себя по лбу. – Что с коммунистическим отрядом?

– Обезврежен. Дежурная рота разоружена и изолирована. Остальных потихоньку вылавливаем. Они не опасны.

– Как это удалось, Иван Александрович? – удивлённо глянул Перхуров на Верёвкина. – Я ожидал тут сложностей…

– Обошлось. Поручик Супонин весьма отличился. Целую операцию развернул. Если б не он – худо пришлось бы, – коротко и сдержанно рассмеялся Верёвкин.

– Супонин? – нахмурился Перхуров. – Так-так. Ну, я с ним ещё поговорю. А куда деваете арестованных?

– Сидят под плотной охраной в Волковском театре, Александр Петрович.

– Что с Нахимсоном?

– Вот-вот будет арестован. «Бристоль» оцеплен.

– Охранять усиленно вплоть до моего распоряжения. Он опасен.

– Знаем. Принимаем меры.

– Благодарю, Иван Александрович. Распоряжайтесь резервом по вашему усмотрению. До встречи на Ильинской площади. Готовьтесь принять под начало комендатуру города, – и, махнув рукой, Перхуров направился к Ильинской площади. Вслед устремился и его штаб во главе с Петровым. Рассвет окреп. Солнце ещё только угадывалось одним краешком где-то за домами, за Волгой, за лесом. Но верхние карнизы зданий и купола церквей окрасились уже нежно-золотым, чуть розоватым сиянием.

Стояли на перекрёстках, дежурили на улицах патрули с белыми повязками на рукавах. Вытягивались по стойке «смирно», козыряли проходящим начальникам. Несколько человек стремительно, переходя от стены к стене, от забора к забору, расклеивали отпечатанные крупным шрифтом воззвания новой власти. На Ильинской площади, возле храма Ильи-Пророка, расположился временный штаб. Сидели, стояли, прохаживались вокруг офицеры. На ящиках расстелены были карты Ярославля и окрестностей. Здесь заправлял генерал Карпов. Энергичный, живой, как ртуть, круглый и плечистый, он размашисто жестикулировал и горячо доказывал что-то. Старый китель с защитными погонами генерал-лейтенанта был ему тесен и с трудом сходился на животе.

Боевой генерал, он оставался на посту до последнего. До последнего проклятого февральского дня, когда 12-я армия, овеянная боевой славой на прибалтийских фронтах, была расформирована в Рыбинске. Полгода он провёл в родном Ярославле, маясь вынужденным бездельем и не скупясь на ядовитые комментарии в адрес новых правителей. Грянувшие в городе события вернули его к активной жизни. Невысокий, но плечистый и полноватый, он передвигался стремительно, взвихряя за собой воздух, по-бычьи нагнув крупную лысоватую голову с редкими пегими волосами и утопая в старорежимной, лопатообразной, тоже пегой бороде. Громадные, крепкие, как клещи, ручищи постоянно размахивали, жестикулировали, и на ходу Карпов напоминал жарко раскочегаренный паровоз. С таким человеком нельзя было не считаться, и Перхуров относился к нему осторожно и предупредительно. Как к ходячей бомбе.

Карпов оглянулся и, увидев подходящих, громогласно рявкнул:

– Господа офицеры!

Люди поднялись с мест, выпрямляя спины и одёргивая одежду.

– Здравствуйте. Здравствуйте. Здравия желаю, – бросал на ходу в разные стороны Перхуров. – Здравствуйте, Пётр Петрович, – остановился он перед Карповым.

– Александр Петрович! Наконец-то! – раскрыл объятия Карпов. – С победой!

И крепко обнял Перхурова. Полковник, зажмурясь, вытерпел касания крест-накрест сухих генеральских губ и жёсткой седой клочковатой бороды. Карпов отвернулся, шмыгнул носом, достал платок и промокнул глаза.

– Что в Губернаторском доме, Пётр Петрович? – спросил Перхуров.

– Что? А вон что, – улыбнулся генерал, указав на выходящую из Губернаторского переулка процессию. Усиленный конвой вёл группу растрёпанных, окровавленных мужчин.

– Сдались, голубчики… Ну и славно. Ну и хорошо. А держались крепко, стервецы. Крепко… Если бы все они так, ничего бы у нас не вышло…

Поймав косой взгляд Перхурова, Карпов счёл за лучшее замолкнуть.

– Всё хорошо, Пётр Петрович. Всё хорошо, что хорошо кончается, – пробормотал сквозь зубы Перхуров.

И вдруг из-за домов со стороны Театральной площади грянул резкий, раскатистый удар. Всхлипнули стёкла в окнах. С чердаков, хлопая крыльями, сорвались и закружились над крышами голуби. Офицеры вздрогнули и переглянулись.

– Что за чёрт? Кто приказал? – зло прогудел, не разжимая зубов, Перхуров. Через пятнадцать минут догадок и недоумений из-за угла Губернского присутствия выскочил несущийся во весь дух старший артиллерист капитан Ширин.

– Господин полковник, – задыхаясь, проговорил он. – Осаждённые в Кокуевке… Сдались!

– Зачем стреляли, капитан? – сурово вперил в него взор Перхуров.

– Виноват, господин полковник, пришлось. Крепко они там засели. Когда б мы их ещё выкурили… А времени нет. Пришлось всадить по нижнему этажу, где ресторан. Так и повыскакивали, кто в чём… В театр их посадили, – улыбаясь и будто оправдываясь, говорил капитан. Глаза его были усталы и безразличны.

– Хорошо, капитан. Убитые, раненые?

– Никак нет. У них контуженные есть. Да вот мальчонка там один уж больно плох, чахоточный, кровь горлом хлынула… И у бабы какой-то припадок сердечный сделался. В госпиталь увезли, очухается. А мальчишка-то помрёт. Жалко… – вздохнул Ширин.

– Благодарю вас, капитан. Вы свободны, – хмуро кивнул ему Перхуров. – Веретенников! Ракету!

«Пах-х!» – хлопнула ракетница, и зелёный, с длинным белым хвостом, огонёк, шипя и потрескивая, взлетел высоко в рассветное небо над серыми крышами и золотыми куполами. Город был взят.

– Я подготовил приказ, Пётр Петрович, – вполголоса сказал Перхуров стоявшему рядом Карпову. – Комендантом города назначаю Верёвкина, а вас – моим заместителем. По всем вопросам, но прежде всего – по связям с населением. Дело это огромной важности, и лучше вас не справится никто.

– Спасибо, Александр Петрович, – приосанился Карпов и пригладил седые тигриные усы. – Гм… Гм… Польщён, да. Благодарю за доверие. Служу России!

На площадь с грохотом и рёвом ворвались грузовики. Тут же стали подходить офицеры. Усталые, пыльные, с красными глазами, но бодрые и возбуждённые. Перхуров жал руки Скраббе, Нахабцеву, Толкачёву, поздравлял их с победой, благодарил за службу. Строго, пронизывающе поглядел на Супонина, но скупо улыбнулся и тоже пожал ему руку.