Каспар Хаузер, или Леность сердца - Якоб Вассерман

— Да это же Каспар Хаузер! Эй, найденыш! Ишь какой нарядный! И выглядит как благородно!

На Каспаре был новехонький голубой фрак, модный жилет, белые шелковые чулки и туфли с серебряными пряжками.

Он шел между обеими женщинами и внимательно смотрел на дорогу, которая больше не качалась у него перед глазами, как бывало прежде. Мужчины шагали сзади на умеренном расстоянии. Внезапно Даумер выкинул вперед правую руку, Каспар тотчас же остановился, недоуменно озираясь. Обрадованный Даумер ласково сказал ему, чтобы он шел дальше. Через несколько сот шагов он снова поднял руку, и Каспар снова замер на месте и стал озираться.

— Что такое? Что это значит? — изумленно спросил господин фон Тухер.

— Это нельзя объяснить, — ответил Даумер, тихо торжествуя. — Если хотите, я могу показать вам нечто, еще более удивительное.

— Вряд ли тут имеет место чародейство, — несколько иронически заметил господин фон Тухер.

— Чародейство? Нет. Но как говорит Гамлет: «Есть многое на свете, друг Горацио…»

— Итак, вы уже добрались до школьной премудрости, — прервал его господин фон Тухер, все еще с иронией. — Что касается меня, то я причисляю себя к скептикам. Ну, да там посмотрим.

— Посмотрим, — задорно повторил Даумер.

После частых коротких передышек они сделали привал на лужайке, и все опустились на траву, Каспар мгновенно уснул. Анна накинула ему на лицо платок, затем достала из корзинки взятые с собой съестные припасы. Все четверо молча принялись за еду. Это было неестественное молчание; приятно проведенный день, цветущие луга, все это скорее располагало к непринужденным беседам, но такое очарование исходило от спящего юноши, что каждый острее, чем раньше, ощущал присутствие его, и даже самые безразличные фразы звучали тише, чем его дыхание. Кругом не было ни души, так как они выбрали самую безлюдную дорогу.

Солнце уже садилось, когда Каспар проснулся и, приподнявшись, бросил на друзей благодарный и слегка сконфуженный взгляд.

— Ты только посмотри, Kaicnap, посмотри на красный огненный шар, — сказал Даумер, — видел ты когда-нибудь такое большое солнце?

Каспар посмотрел туда, куда указывал Даумер. То было прекрасное зрелище; пурпурный диск катился вниз, словно бы разрезая землю у края неба, там, где ее омывало море багряного пламени; небеса пылали, кровавой прожилкой очерчен был лес, и розовые тени сгущались над равниной. Еще несколько минут, и сумерки продернулись мягким кармином тумана, заволакивающего горизонт, на какой-то миг земля задрожала; снопы кристально-зеленых лучей вспыхнули на западе вослед уходящему солнцу.

Улыбка скользнула по лицам двух мужчин и двух женщин, когда они увидели, как Каспар, жестом, исполненным безмолвного страха, пытается дотянуться до горизонта. Даумер подошел к Каспару и схватил его за руку, она была холодна как лед. Содрогнувшись, Каспар оборотил к нему свое лицо, вопрошающее, испуганное, губы его наконец шевельнулись, и он робко пробормотал:

— Куда оно идет, солнце? Оно совсем уходит?

Даумер ответил да сразу. Может быть, вот так же дрожал Адам перед своей первой ночью в раю, думал он и не без содрогания, не без странной неуверенности стал утешать юношу, обещая, что солнце вернется.

— Там бог? — спросил Каспар, едва дыша. — Солнце — это бог?

Даумер поднял руку, как бы обводя все вокруг, и сказал:

— Бог везде.

Однако такая пантеистическая философия была, пожалуй, слишком сложна для восприятия Каспара. Он недоверчиво покачал головой, потом с туповатым выражением идолопоклонника произнес:

— Каспар любит солнце.

На обратном пути он все время молчал; остальные, даже всегда веселая Анна, тоже пребывали в странно подавленном настроении, словно никогда еще летним вечером не бродили по полям и лесам, а может быть, предчувствовали, что произойдет нечто такое, что сделает незабываемыми эти часы, проведенные вместе.

Неподалеку от городских ворот Анна вдруг остановилась и, восторженно вскрикнув, указала рукой на усыпанный звездами небосвод. Каспар тоже посмотрел вверх и безмерно удивился. От страстного восхищения с его губ стали срываться отрывочные, быстрые звуки.

— Звезды, звезды, — бормотал он слово, услышанное от Анны. Он прижал руки к груди, и неописуемо блаженная улыбка преобразила его черты. Он никак не мог вдоволь наглядеться, не мог отвести взора от этого сияния, и из его захлебывающихся, отрывистых слов можно было понять, что его внимание привлекают созвездия и наиболее яркие звезды. Вне себя от волнения, он спросил, кто возносит туда эти красивые огни, зажигает их и снова тушит.

Даумер отвечал, что звезды светят всегда, но не всегда их можно видеть; тогда Каспар спросил, кто же впервые вознес их так высоко и велел им гореть вечно.

Внезапно он впал в глубокую задумчивость. Какое-то время стоял, опустив голову, ничего не видел и не слышал, а когда пришел в себя, радость его обернулась печалью, он упал на траву и разразился долгим безутешным плачем.

Был уже десятый час, когда они наконец добрались до дому. Пока Каспар вместе с женщинами поднимался наверх, у ворот господин фон Тухер прощался с Даумером.

— Что же такое творится в его душе, — сказал фон Тухер. А так как Даумер ничего не ответил, продолжал размышлять вслух: — Может быть, он уже чувствует, что время уходит безвозвратно. Может быть, прошлое уже предстало перед ним в подлинном своем обличье!

— Несомненно, его глазам было больно смотреть на осиянный небосвод, — ответил Даумер, — никогда еще он не поднимал взгляда к ночному небу. Природа не оборачивается к нему приятной своей стороной, и о ее так называемой доброте он мало что знает.

Какое-то время они молчали, потом Даумер сказал:

— Я пригласил к себе на завтра нескольких друзей и знакомых, чтобы поговорить о целом ряде моих интереснейших наблюдений над Каспаром. Я был бы очень рад, если бы и вы при этом присутствовали.

Господин фон Тухер обещал прийти. К его удивлению, когда он на следующий день явился с некоторым опозданием, его провели в совершенно темную комнату. Представление уже началось. Из угла доносился монотонный голос Каспара, что-то читающего.

— Это страница из Библии, которую наугад открыл господин городской библиотекарь, — шепнул Даумер господину фон Тухеру.

Тьма была такая, что слушатели не видели друг друга, но Каспар читал уверенно, будто, его глаза сами служили источником света.

Все были поражены. Но еще удивительнее было то, что Каспар мог все так же, впотьмах, называть цвета предметов, которые по очереди держали все присутствующие в пяти или шести шагах от него, дабы исключить подозрение в сговоре или в том, что все подготовлено заранее.

— А сейчас перейдем к опыту с вином, — сказал Даумер и открыл ставни.

Каспар заслонил глаза руками, и понадобилось немало времени, прежде чем он привык к свету. Кто-то принес вино в непрозрачном стакане, и Каспар не только сразу почуял винный запах, но у него появились даже признаки легкого опьянения: глаза заблестели, рот слегка скривился. Что-то здесь не чисто. Возможна ли, мыслима ли подобная чувствительность? Опыт был повторен два, три раза, и, смотрите-ка, эффект еще усилился. На четвертый раз в стакан налили воды, и Каспар заявил, что ничего не чувствует.

Но еще удивительнее было наблюдать, как он реагирует на металлы. Один господин, когда Каспар вышел из комнаты, спрятал кусок листовой меди. Позвали Каспара, и все с напряжением следили, как его прямо-таки потянуло к месту, где была спрятана медь. Он походил на собаку, почуявшую мясо. Каспар нашел медь, все зааплодировали, и никто не обратил внимания, что он побледнел и покрылся холодным потом. Заметил лишь господин фон Тухер и осудил всю эту возню.

Разумеется, опыты производились неоднократно. Молва о них быстро распространилась, и дом превратился в своего рода кунсткамеру. Все сколько-нибудь известные и именитые горожане туда устремились, и Каспар должен был всегда быть наготове, всегда выполнять все, что от него хотели. Если он уставал, ему позволяли спать, но если он спал, они испытывали, насколько крепок его сон, и Даумер утопал в блаженстве, когда господин медицинский советник Робейн сказал, что никогда не считал возможным такой непробудно-крепкий сон.

Даже некоторые болезненные состояния его тела давали Даумеру повод для демонстрации или хотя бы для изучения. Он пытался путем гипнотических прикосновений и месмерических касаний приобрести влияние, так как был пламенным поборником тех новоиспеченных теорий, которые орудовали человеческой душой, точно алхимик содержимым реторты. Или, если и это не помогало, прибегал к лекарствам особого свойства, опробовал действие арники, аконита и Nux vomica; всегда старательно, всегда с сознанием, что выполняет какую-то миссию, всегда с запиской в руках, всегда требовательно-заботливо.