И не было лучше брата - Максуд Ибрагимбеков

Вспомнила мужа покойного, с которым прожила короткую, но радостную совместную жизнь, и безвременно умершего в ту же. проклятую войну сына Таира. Завещала Джалил-муаллиму, чтобы он продолжал к единственному брату Симургу относиться с любовью и заботой, помогал бы ему во всем и чтобы жили всегда вместе, никогда не расставаясь, одной семьей, ибо не зря сказаны слова мудрые и вещие, что погибнет дом, разделившийся изнутри.

Похоронил Джалил-муаллим мать, как и просила она, рядом с родителями ее, покоившимися под тяжелыми памятниками-надгробьями из черного мрамора. Последним бросил горсть земли на холмик, выросший над тем страшным местом, куда только что опустили тело Мариам-ханум, и дал себе слово поставить ей через год, после того как осядет земля, памятник и посадить деревья, чтобы покоилась Мариам-ханум вечным сном под их прохладной сенью.

Пока стоял Джалил-муаллим с прижавшимися к нему плачущими женой и детьми и глядел невидящими глазами на могилу, уложили на нее родственники, соседи и сослуживцы многочисленные венки, и скрылась могила под холмом из живых цветов. А траурные шелковые ленты с надписями сняли с венков и аккуратно свернули в один клубок, чтобы позже узнала семья покойной имена всех, кто почтил скромно память Мариам-ханум.

С это" же благой целью дали объявление в городские газеты с выражением соболезнования по поводу безвременной утраты.

Почувствовал в эти дни скорби Джалил-м-уаллим, что не одинок он, каждый вечер приходили люди, чтобы разделить его горе, не оставить его один на один с тяжелыми мыслями.

Устроил Джалил-муаллим после похорон поминки. Свыше ста человек собралось за столами, расставленными в ряды в комнатах и во дворе. Подавался за поминальным столом в больших блюдах политый обильно маслом с растворенным в нем шафраном, сваренный из самого лучшего риса плов с тремя подаваемыми отдельно приправами-из баранины с каштанами, из курятины, запеченной в яичном омлете с кислым соусом из алычи, из рубленого мяса, перемешанного с кишмишом и хурмой, с имбирем и разными душистыми специями.

В других блюдах подносилась долма из жирного мяса с рисом, завернутых в тщательно отобранные при жизни самой Мариам-ханум молодые виноградные листья, и ею же заготовленные впрок в больших стеклянных банках со специальным раствором, позволяющим храниться листьям не портясь весь год до следующего лета. К долме ггедава-лись чаши с кислым молоком, с натертым и раэмешангиьта чесноком и без него-. И; зе^ лень на столе была разная и свежая: м*елкая краевая редиска молочной спелости, молодой- тархуи, очищенный от жестких стебельков, кресс-салат, зеленый лук и рейхам, самая отборная зелень на любой вкус. В кувшинах и графинах подавали- к еде прохладный розовый шербет, в меру подслащенный, уталятсидий жажду.

А после того как столы были убраны, подали крепкий, по всем правилам заваренный чай и к нему нарезанные лимоны и в плоских тарелках янтарную халву, посыпанную корицей.

Давал поминки Джалил-муаллим и на третий день, и на седьмой, и в последний раз - на сороковой. Неукоснительно делал все, нто полагается, для того чтобы должным образом почтить память незабвенной матери Мариам-ханум.

В каждодневных трудах и заботах постиг он глубокую мудрость бесчисленных поколений предков своих, придумавших и сохранивших обычаи, могущие показаться ненужными и бессмысленными человеку недалекому, тщательное выполнение которых только и позволяет, в суете и хлопотах, в окружении людей, временами забывать о вечной утрате единокровного существа - горе, страшнее и мучительнее которого не знал весь род людской за долгое время своего существования.

Приходили помогать жене Джалил-муаллима все соседки. Приходила и жена Манафа с дочерью. Несколько раз видел он Дильбер: то на кухне, то во дворе встречался со взглядом ее, печальным и вроде бы удивленным, но жене по поводу этих возобновившихся хождений, конечно, ничего не сказал, потому что должны быть открыты двери дома в трауре для каждого, кто пожелает прийти в него. И даже с Манафом, регулярно приходившим первые семь дней каждый вечер, а потом на протяжении сорока дней в каждый четверг, разговаривал Джалил-муаллим без видимого неудовольствия.

Все свои сбережения до единой копейки потратил Джалил-муаллим в эти сорок дней. Потратил без всякого сожаления, в твердой уверенности, что не подобает ему экономить в столь святом и важном деле. Полагал Джалил-муаллим, что уровень и тщательность выполнения этого обряда очень точно отличают людей порядочных и заслуживающих уважения и одобрения окружающих от других - без роду и племени и в большинстве своем беспутных.

Деньги, скопленные им для брата, он не тронул, справедливо рассудив, что Симургу, пока он встанет твердо на ноги, они просто необходимы. А сам он в них не нуждается соверщенно и в будущем отложит столько же и больше, слава богу, жив он и здоров, и дела служебные идут как надо.

Симургу о смерти матери сообщать не стал, не хотел расстраивать и омрачать жизнь находящемуся на чужбине брату, которому оставалось служить еще три месяца.

Ожидал приезда брата с нетерпением. Сам покрасил стены в его комнате клеевой краской и даже нанес на них при помощи трафарета незатейливый рисунок. Очень нравилось Джалил-муаллиму возиться и с ульями, пожалуй, не в меньшей степени, чем работать в саду. Подходил к ним Джалил-муаллим первое время, покрываясь .с головой специальной защитной сеткой, а потом признали его пчелы и подпускали к себе без всякой сетки. Все же изредка жалили, даже спустя долгое время. Старый пасечник, продавший Джалил-муаллиму ульи, объяснил ему, когда тот обратился за консультацией по этому и другим вопросам пчеловодства, что пчелы чувствуют, когда подходит к ним человек со злостью, раздраженный. Чувствуют непостижимым образом и не любят этого, вот тогда-то и жалят даже хозяина.

Никак не мог вспомнить Джалил-муаллим, в каком настроении он подходил к ульям в те разы, когда его жалили пчелы, и не очень поверил старику, тем более что пчелиные укусы его не очень огорчали: слышал Джалил-муаллим от людей, что от пчелиного яда для человеческого организма только польза.

Все шло своим чередом и на работе и на улице. Жил Джалил-муаллим нормальной приятной жизнью, к которой он привык, и другой не желал. Сохранялось в этот период у него постоянным хорошее ровное настроение, получал удовольствие от работы и от дома, и от всего, что давал ему окружающий мир.

Он не особенно рассердился, когда пришел к нему как-то вечером Манаф. Сразу объяснил, что пришел по делу, и попросил взять дочь его на какую-нибудь работу во вверенном Джалил-муаллиму почтовом учреждении.

Почтительно просил в помощи не отказать. Джалил-муаллим, подумав, сказал, что на почте у него свободного места нет, но обещал переговорить со своим хорошим приятелем, заведующим соседней аптекой, что на улице Чадровой.

После первого дня работы Дильбер в аптеке Манаф пришел к Джалил-муаллиму со всей своей семьей. Очень благодарил и сам и его жена.

Дильбер была в новом платье, с гладко причесанными волосами под розовой лентой, такой он ее и не видел никогда, смотрела на Джалил-муаллима с восторженной улыбкой на раскрасневшемся лице и тоже поблагодарила его, смущаясь и запинаясь на каждом слове. Принесли они и подарки - серебряную сахарницу со щипцами и букет роз.

Джалил-муаллим сказал, что он устроил Дильбер на работу в аптеку, где заведующим работает очень приличный человек, не ради Манафа и его семьи, а выполняя свой долг, обязывающий его помочь каждому человеку вступить на правильный путь.

Говорил Джалил-муаллим с ними хоть и сдержанно, но вполне доброжелательно. Серебряную сахарницу со щипцами Джалил-муаллим вложил в руки Манафа, когда они встали уходить. Манаф попробовал было запротестовать, но сразу же замолчал, после того как Джалил-муаллим посмотрел на него взглядом, употребляемым им в тех случаях, когда надо было напомнить человеку, что он забывается, и поставить его на подобающее место. За розы же Джалил-муаллим поблагодарил.

Пришел наконец и тот счастливый день, о наступлении которого мечтал столько времени Джалил-муаллим. На вокзал он приехал за час до прихода поезда. Прижал Симурга к груди и долго не отпускал, чувствуя, как захлестывает его долгожданная радость, ощущая, как заполняется с каждым мгновением объятия образовавшаяся где-то совсем близко под сердцем три года назад пустота; держал в объятиях брата, самого любимого и близкого человека на земле, и словно пил из животворного родника, возвращающего жизнь и удесятеряющего силы.

С вокзала поехали на кладбище, бросился там Симург на могилу матери и заплакал в голос, навзрыд, захлебываясь по-детски в слезах.

Не мог Джалил-муаллим никак успокоить брата, а потом, в первый раз после похорон, заплакал и сам, и принесли слезы ему ясность в сердце и легкость.