Гастроли Жигана - Сергей Зверев

Остается только установить наблюдение за самим Ходжой и спокойно дожидаться, когда по его душу явятся эти ликвидаторы преступности.

Гениальный план! Тузов был горд собой. Оставалось только отправиться в управление, тут совсем рядом, и отдать необходимые распоряжения…

Можно сказать, что сегодняшний приказ генерала уже выполнен. Вот так-то мы работать умеем! А он заладил: «Шпицберген! Шпицберген!» Вот пусть сам и отправляется на свой Шпицберген. Нашел курортное местечко!

Майор попытался приподняться со стула, но ноги отказывались его слушаться.

Он очень удивился, поскольку ему срочно нужно было оказаться на Лубянке, чтобы осуществить только что придуманный план, но ноги по-прежнему отказывались подчиняться. Тогда он решил их обмануть.

Майор снова сел на стуле вразвалку и притворился, что засыпает. Он рассчитывал, что его ноги не поймут в чем дело, если он заснет, и перестанут своевольничать. Останется дождаться удобного момента и броситься на Лубянку. Майору казалось, что это очень даже неплохой вариант.

Однако обманул Тузов не только ноги, но и весь остальной свой организм. Через минуту он уже спал, уронив голову на стол рядом с недопитой рюмкой коньяка.

Но даже во сне не прекращалась работа над планом поимки, который пришел ему только что в голову. Уточнялись детали и подробности, определялось время и организационное обеспечение.

Несмотря на склонность к пьянству, майор Тузов был все же кадровым фээсбэшником и дело свое знал профессионально.

Глава 6

Выступление по московскому каналу человека в черной маске, обещавшего всякие страсти, московское криминальное общество лишь развеселило. Никто не принял всерьез его обещаний.

Мало ли что взбредет на ум какому-то шизофренику! А что касается кунцевских и Большого, так неизвестно еще, кто их замочил. Может, и не этот хмырь в темных очках. Может быть, он просто так, понты кидает? Всякое бывает в жизни. Иногда и к чужому делу примазаться бывает выгодно. Это еще проверить надо, так ли все там было, в этом Кунцеве…

А если этот козел кунцевских замочил, так опять же сами они были виноваты, смотреть надо было лучше. К тебе в гости прутся с гранатометом, а ты сидишь в спортзале, болт об коня трешь. Вот и замочили, что ж удивляться.

И каждый, размышляя примерно так же, уверен был, что уж с ним бы такого не случилось. Это только с кунцевскими козлами так можно было, уж он-то смотреть умеет за своей территорией…

После того, как в Измайловском парке нашли на березе двоих с табличками на груди, самоуверенной эйфории поубавилось. Авторитет с Арбата считался человеком серьезным, пользовался репутацией человека жесткого и сильного. Уважали его не только на Арбате. И вдруг – береза, табличка, охрана под березой вся в дырках… Не укладывалось это в головах.

Убийство в самом центре Москвы известного любому москвичу Гии Думбадзе вызвало у многих состояние легкого шока. Уж если такие люди уберечься не могут… Что нам-то делать? Это что же?

В ресторан, выходит, не сходи? Проститутку на Тверской не сними? Вообще, что ли, на улице не показываться? На хрен такая жизнь!

Идея организовать что-то вроде отрядов самообороны родилась сама собой и не в одной голове, а сразу в нескольких. Сработала привычка сбиваться в кучу, в стаю при виде нападающих общих врагов.

Отобьемся сначала, а потом и между собой разбираться будем. А пока мы все – союзники. Говорят, когда-то и пролетарский вождь к такой тактике прибегал, когда с крестьянством объединялся… Чем мы-то хуже?

В ресторан теперь по одному не ходили. Предварительно созванивались и сколачивали компании человек по десять-пятнадцать. Каждый приезжал со своими приближенными и охраной, и компания заполоняла весь ресторанный зал, выдавливая остальных клиентов. Но зато и чувствовали себя в куче гораздо спокойнее.

Некоторые позволяли себе напиваться до бесчувствия, причем даже чаще, чем обычно. То ли страх свой стремились утопить, то ли неуверенность, но охране приходилось уносить их из ресторана на руках.

Гром раздался на Селезневской, в ресторане, принадлежащем Паше Киселеву, или Молочнику, как его чаще называли. Он контролировал пару молочных комбинатов в Подмосковье и снабжал молочными продуктами не только большинство московских магазинов, но и почти половину городов европейской части России.

А между тем Молочник еще не освоился со своей новой ролью большого бизнесмена. Еще совсем недавно он всего лишь воевал за контроль над подмосковными молочными реками и лично поджидал директоров комбинатов на проселочных дорогах, чтобы вытащить их из-за руля, привязать к дереву и травить собаками.

Ни одно следствие не могло потом доказать насильственную смерть этих упрямых в своем нежелании подчиниться Паше людей. Комбинаты в результате достались ему, но по проселочным дорогам он сам старался не ездить, предпочитая вообще не выезжать из столицы, особенно после всей этой ерунды, которая поднялась в последнее время.

Молочник отчаянно скучал без привычного общества и не мог выдержать вынужденного одиночества. А тут такой великолепный повод, – открытие собственного ресторана. Паша обзвонил всех, до кого смог дозвониться, и на банкет по случаю открытия, который Паша называл презентацией, не вполне, впрочем, представляя себе значение этого слова, собралось больше десятка людей не менее солидных, чем сам Молочник.

В самом начале вечера Молочник объявил, что в связи со сложной ситуацией в столице он, как хозяин вновь открытого заведения, объявляет в нем чрезвычайное положение и запрещает его покидать до утра, когда окончательно рассветет и проснутся московские менты, которые, как ни странно это звучит, теперь в некотором роде стали союзниками криминальной Москвы.

Собравшееся общество вполне благосклонно приняло известие о «чрезвычайном положении». Никому не хотелось ехать домой в одиночку по пустынным московским улицам. Страх стал уже привычным для этих людей, никогда раньше не знавших, что это такое.

Но теперь смерть бродила где-то рядом с ними и, что самое противное, была она невидима и могла выбрать любого из них.

К полуночи общество основательно подпило и, наконец, развеселилось.

Музыка орала, заглушая самые громкие голоса и скрадывая скандальность общей атмосферы.

Ровно в час музыка внезапно оборвалась и сразу же стали слышны громкие голоса набравшихся гостей Молочника. Но и они мгновенно смолкли, едва из динамиков вместо ритмичного рэпа раздались тяжелые аккорды, тяжелые и мрачные, смутно знакомые каждому из собравшихся, угрожающие и убивающие малейшие попытки сопротивления.

Один за другим следовали три музыкальных удара по одурманенным алкоголем головам, и потом их окончательно накрывал четвертый, самый зловещий.

А потом раздался хохот. Злой, издевательский хохот. Каждый понял, что смеются над ним. И еще понял, что не надо было принимать приглашение Молочника и приезжать на этот дерьмовый банкет. А теперь – все, теперь поздно, теперь он попал! И этот смех – последнее, что он в этой жизни слышит…

Первым опомнился сам Молочник. С середины зала он бросился к музыкальному центру, чтобы вытащить из него, вырвать диск, с которого сыпался на их головы этот издевательский хохот.

Откуда же было знать испуганному Молочнику, что именно этого от него и ждали. И что именно этого он и не должен был делать, если уж хотел остаться в живых и гостей своих не покалечить…

Едва Молочник выдернул шнур музыкального центра из розетки, раздалось сразу два взрыва. Одним из них в клочья разнесло Молочника, поскольку заряд был заложен за заднюю крышку музыкального центра.

Вторым подняло к потолку столик в центре зала вместе с заснувшим на нем пьяным в дупель Витей Косым из Замоскворечья.

Кроме него и Молочника, убило одного охранника, который в это время пытался разбудить Витю. Зато сломанных ног и рук было не счесть. А одному из гостей оторванной от Витиной ноги ступней сломало челюсть. Приемная Склифосовского была этой ночью переполнена.

А наутро пошла первая волна бегства из столицы. Первыми смылись те, кто был легко ранен ночью на банкете у Молочника. Вместе с ними уходила их охрана, оставляя двух-трех человек из числа самых отчаянных, для наблюдения за покидаемой территорией и собственностью.

К вечеру весть о первом исходе из столицы криминального элемента достигла не только ушей членов всех остальных группировок, но просочилась также и в средства массовой информации.

Слегка обалдевшие журналисты с удивлением сообщали москвичам, что преступные элементы один за другим покидают город. Каждый час приносил сведения о новых беглецах.

Утром следующего дня на экранах телевизоров появился генерал Утин.

Бодрым, но очень неуверенным голосом он сообщил москвичам, что ФСБ и МВД полностью контролируют ситуацию в городе, что слухи о массовых убийствах и изнасилованиях лишены всякого основания (про изнасилования у него случайно сорвалось с языка, просто как речевой штамп – «убийства и изнасилования» – на самом деле никаких слухов ни о каких изнасилованиях, тем более массовых, и в помине не было, но слово – не воробей, пришлось опровергать и этот слух). Закончил Утин свою речь заверениями, что никому не позволено вершить самосуд, что в каждом случае необходимо руководствоваться требованиями закона, потом, видно, представил, как эти его слова воспринимает московское народонаселение, прекрасно понимающее, что в данном случае он защищает как раз преступников, окончательно смутился и исчез с экрана, пообещав держать москвичей в курсе дальнейших событий.