САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Герман Дейс

 - Я против, - решительно заявил Сакуров.

 - Я тоже, - согласился с ним Варфаламеев.

 - Ну, что ж, - не стал спорить Семёныч, и засобирался на выход с таким степенным видом, как будто это он сам решил закрыть очередное заседание местного общества «трезвости».

 - Вы уже? – не стал задерживать приятелей Сакуров.

 - Да, дома дел навалом, - объяснил Варфаламеев и поплёлся на выход следом за Семёнычем.

 - Да, дела, их всегда навалом, - пробормотал Сакуров и с завистью подумал о том, что хорошо этим чисто русским мужичкам: они и водку лопают, и дела делают, и всякая чертовщина им не мерещится. А он, из-за своего японского происхождения, даже за грузинами по части выпивки в своё время не мог угнаться.

 После ухода приятелей Сакуров прибрался в столовой, принёс дров и завалился на кровать чего-нибудь почитать. Книгами, так же, как продуктами и деньгами, его ссужал Жорка. Сакуров аккуратно возвращал все прочитанные книги, а стоимость продуктов и сумму забираемых в долг денег педантично подсчитывал, о чём однажды сказал Жорке. Жорка разозлился и обозвал Сакурова мудаком. На что Сакуров не обиделся, но продолжал подсчитывать сумму нарастающего долга без уведомления заимодателя.

 «Деньгами Жорка долг у меня не возьмёт, а вот подарочек к его дню рождения я сооружу знатный», - мечтал Сакуров и продолжал одалживаться у беззаботного Жорки то продуктами, то деньгами, то книгами. И если с деньгами у Жорки иногда случались проблемы, то с книгами – никогда. Их у него было навалом. При чём всяких: от Аристотеля до Марининой. От Аристотеля до Ерофеева читал Жорка, от Ерофеева до Марининой – его инженерная супруга. Сам Сакуров держался середины, где-то между Ерофеевым и Кафкой. И если Кафку он осилил без труда, то от Ерофеева засыпал самым позорным образом уже на пятой странице. Жорка Ерофеева тоже не уважал, а Маринину на дух не переносил, называя её книги чтивом, которое культивирует дебилов.

 Сегодня, после не сильно «пьяных» посиделок, Сакуров решил почитать Грина. С похмелья Сакуров читал или Цвейга, или Фолкнера.

 В часу девятом вечера Сакурова стало морить. Он сходил в кухню, проверил печь, положил книгу на самодельную полку, выключил свет и залез под одеяло. День во дворе уже погас, петух Семёныча откукарекал дежурную зорю и тишина встала такая, что хоть на зуб её пробуй или рукой щупай. Лягушки ещё не приступали к своим хоровым упражнениям, а скворцы что-то запаздывали. Лишь под полом скреблась неугомонная крыса. Хорошо, хоть мышей не было. Их контролировал кот Сакурова по кличке Кузя. Сегодня он отсутствовал по причине весны, и его отсутствие могло продлиться до недели и больше. Крысы это чуяли и спешили произвести в избе свою инспекцию.

 - Вот, сволочь! – не выдержал Сакуров наглого поведения крысы, которая что-то точила и точила под полом. Он поднял кирзовый сапог и грохнул им о пол. Крыса на пару секунд затихла, но потом возобновила свою грызню с удвоенным рвением.

 - Мяу! – очень похоже сказал Сакуров и – вот удивительно – крыса метнулась куда-то и больше не подавала признаков жизни. А Сакуров вытянулся поудобней, расслабился и стал вспоминать те сны, которые ему виделись последние две недели в виде последовательных частей некоего сериала с его, Сакуровым, участием. Ему снилось, что он летит на каком-то военном самолёте, причём в качестве его пилота. На каком именно военном самолёте он летал в своих снах, Сакуров не знал, а спросить у Варфаламеева не догадался. Наверно, это был истребитель, потому что Сакуров был в нём один.

 Тогда, перед первым своим «полётом», Сакуров изрядно таки набрался, однако не до такого состояния, после чего никакие сны не снятся. Он заснул сразу, как только залез в постель, и «полетел». Сначала ему приснились всякие перегрузки, о которых он знал со слов Варфаламеева, затем какие-то с кем-то невнятные радиопереговоры, потом он увидел бескрайнее голубое небо и плотный слой облаков под ним. Эту картинку подсознание Сакурова могло позаимствовать из его личных полётных опытов, когда он пересекал страну во время отпусков в разных направлениях на самолётах Аэрофлота. И первый сон тем и кончился: небо, облака, неяркое, но очень большое, солнце. А ещё в том сне присутствовали перелётные птицы.

 На следующий день Сакуров напился до потери памяти и никаких снов не видел. Зато на следующий после него снова куда-то полетел. При этом распознал на приборной доске компас и определил, что летит он, Константин Матвеевич Сакуров, на северо-запад. Больше того – Сакуров увидел землю. Сначала она предстала ему сквозь облачные прорехи в виде фрагментов огромной чуть выпуклой карты в цветном топографическом исполнении: всевозможные геометрические фигуры от светло-зелёного до тёмно-коричневого, рассечённые автомобильными и железнодорожными магистралями, а также схематичное изображение населённых пунктов.

 «Хорошо бы спуститься пониже, - подумалось тогда во сне Сакурову, - и посмотреть, над чем это я пролетаю».

 Он неуверенно тронул какой-то рычаг управления, и самолёт послушно пошёл на снижение.

 «Ловко», - обрадовался Сакуров и с удовлетворением отметил, что летит уже на такой высоте, с которой земля перестала походить на выпуклую карту. Однако, разглядев естественную картинку под крылом пролетающего самолёта, Сакуров обнаружил, что данная естественность ни на что не похожа. Другими словами: местность, над которой он пролетал, была ему совершенно незнакома. Вместе с осознанием факта своего неведения по поводу хотя бы приблизительной географии места своего временного пребывания Сакуров испытал эффект двойственного присутствия в этой неведомой ему местности, в силу чего он мог одновременно наблюдать её с высоты и птичьего полёта, и с высоты порхающей бабочки. Такая двойственность присутствия оказалась кстати, потому что обидно было бы разглядывать всё великолепие невиданных территорий только сверху. Но обижаться Сакурову не пришлось, поэтому неизрасходованная на обиду часть эмоций позволила другой их части качественней изумляться по поводу увиденного.

 А изумляться было чему.

 Так, под ним проплывали не только идеально чистенькие (в смысле цветовой гаммы и отсутствия свалок), словно нарисованные старательным художником-реалистом, леса, поля и реки, но и разбросанные там и сям удивительные сооружения. При ближайшем рассмотрении это оказались целые города, и какие города. Они стояли, ни много, ни мало, на мостах, перекинутых через поймы широких рек, поэтому кое-где под опорами удивительных мостов помещались даже небольшие лесные массивы. А вода в реках была столь прозрачной, что Сакуров мог разглядеть в ней серебристых рыб и песок на дне. А по реке проплывали чудесные пароходы, некие гибриды колёсных предков и современных лайнеров. Огромные колёса с блестящими от воды плицами беззвучно перемалывали речную гладь, невероятно высокие трубы курились едва заметным паром. Помимо пароходов, на реках наблюдалось изобилие парусных яхт. А вдоль берегов были разбиты культурные парки. В них гуляли нарядно одетые люди. Повсеместно наблюдались духовые оркестры, но музыки Сакуров не слышал.