Тайна смуты - Сергей Анатольевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В одном ясном задании Тарас ни разу осечки не дал. Посылали его по учебному артикулу с «важной вестью» – устной, потом и письменной – от одной учебной стоянки до другой. В разное время, днём и ночью, в солнце и в непогоду. Меняли места. И Тарас доставлял депешу, нигде не успевая в дороге оцепенеть, да вдвое живее против обычного вестового. Про засады и погони на пути и говорить нечего – только зря потели молодые козаки, пущенные ему вдогон.
– О, как оно! Значит, не разведчиком, а особым вестовым и быть бiлявому! – вздохнул не то с облечением, не то с печалью атаман.
А учитель-розвідник[12] вздохнул по-своему, видя, что песни-думы о баснословном розвіднике, его ученике, не выйдет, и ему, учителю такого героя, в той песне-думе почётного места уже не найдётся…
Глава вторая. На Сечи
Меж тем Тарас, спеша на майданный зов, уже преодолел напрямую, а за ним – и его Серка, первые фортификации Сечи и добрался до первых живых заграждений.
Состояли те заграждения из сечевиков, коих уже никакой пушкой не поднимешь, но и в гроб покуда не загонишь. В мирное время польза от них была первейшая такова: от их, лежавших поперек всякого пути пышных фигур, дух горилки подымался столь густ и ядрён, что всё комарьё и оводы-гедзи, летевшие с Базавлука, с плавней, на сытную козачью кровь, здесь же и гибли над вольно раскинувшимися козаками и на них самих, осыпая их невесомым пеплом. В часы же внезапных наскоков на Сечь – татарских или ляшских (а такое случалось, когда основные хоругви покидали Базавлук) – те же фигуры, не способные руками своими поднять самопалы и сабли, служили добрыми укрытиями для стрелков трезвых и безропотно принимали в себя десятки пуль.
Вот их-то, затаив дыхание, а в остальном без труда перескочил Тарас и нырнул в узкие улочки-проходы меж долгих, как сараи, куренных изб. Здесь ему пришлось шустро проскальзывать меж других фигур, коих пушка добудилась-таки и подняла, но двигались они грузно на звук литавр, даже не ведая, на чей зов идут – то ли кошевого, то ли уж ангелов Судного дня, поднявших свои трубы.
Коротко говоря, достиг Тарас майдана не как во сне – первым, а в яви – едва не последним из свежих-трезвых. Упёрся он взором в стену мощных голых спин, внизу омываемую морем шаровар. Встал он, конечно, позади своего куреня и принялся слушать.
Однако ж его приметили свои. Шелохнулся ветерком тихий общий наказ: бiлявчика вперед! И сильные до боли руки поочередно протащили Тараса сквозь грозную, где мягкую, а где и твёрдую, как вплотную стоящие дубы, кипучую терпким потом массу тел. Так Тарас оказался против своей воли впереди – теперь точь-в-точь как в том своём стыдобном сне.
Он в первый-то миг даже холодным потом облился и посмотрел на ноги – на своём месте ли шаровары, в доброй ли яви! Да и голос сверху звучал отнюдь не баснословной панны-шляхетки, а мужской. По говору – чужака из далёкой и не известной Тарасу местности.
Тарас запрокинул голову.
На галерее сечевой избы стоял крепкий красавец, русский чужеземец, не с Украйны, коего, впрочем, за один его знатный вид и молниевый взор уже можно было смело избирать в кошевые и булаву вручать. Голова большая. Усищи чёрные – длинные, хоть нагайки по сторонам вешай. Скулы, как мельничные жернова, шевелятся. Глас – зычный, бычий. В глазах – уголья. И сам велик ростом – стоит синим столпом в своём с отливом жупане, ало подпоясанным.
Наверху же, под сенью того чужестранного для Тараса козака, как бы едва виден был кошевой того года, наказной Тихон Сова, прозванный так за то, что имел причуду невольно моргать глазами поочередно, пучить их, а в минуту раздумья и вовсе держать один глаз как бы мертвецки спящим. Однако речь не о Сове, и не им речь говорилась.
– …А что, панове козаки, есть самое гиблое в дальнем походе, спрошу я ваше товарищество? – продолжал не вещать, а как бы по душам разговаривать с великим кошем и мнение его вызнавать тот пришлый и знатный козак. И сам же ответил: – Главная гибель – духом припасть. А что нужно, чтобы духом не припасть, спрошу я, панове товарищество?
– Да чтоб горилки запас не иссяк! – крикнул ему кто-то снизу, слева от Тараса да из глубины товарищества.
– На погибель тебе! – тотчас грозно отозвался из-под плеча гостя кошевой Сова и выпучил глаза, по-совиному ища возмутителя, и что же – нашёл! – Я тя высеку, Лукашка, не посмотрю, что есаул. За горилку в походе.
Чужой козак не двинулся в лице, а только одобрительно кивнул на приговор кошевого.
– А чтобы духом не припасть, панове, в великом походе, надо и цель иметь великую, – спокойно и дельно продолжил он. – Такую, чтобы огненным столпом впереди, на окоёме земли, день и ночь перед глазами, пред умом и сердцем стояла, как тот огненный столп, на который шел сам пророк Моисей со своим племенем, изойдя из Египта. Та цель прийти в землю, Богом дареную, сорок лет давала силы ему, пророку Моисею, вести свой народ, и до сих пор слава того похода известна. Великую цель надо иметь и видеть пред собою, тогда слава похода останется в веках. А какова цель, панове козаки, наша с вами, коли двинемся?
– Так москаля бить! – поспешил оправдать себя простой догадкой тот же есаул Лука Малой.
Кошевой же Сова глянул искоса вверх на высокого в разных смыслах гостя и, не увидев одобрения в его лице, отвернулся и закрыл один глаз.
Как бы спрохвала улыбнулся козак-гость.
– Эка невидаль – нынче москаля бить! – насмешливо проговорил он. – Когда сам царь Московский Димитрий Иванович, чудесно спасшийся от своих воров да и от ляхов тож, слава Тебе, Господи! – Тут козак сделал остановку речи и так размашисто, жарко перекрестился, будто сам только что был чудесно избавлен от смерти. – Сам царь Московский Димитрий Иванович пришёл на свою Москву бить своих москалей за то, что предали его, пришел бить своих бояр за то, что поставили из своего круга потешного царька Василия… Да ведь и не турка идем бить, бусурмана, не ляха папского нынче, а православных же… какой-никакой москаль, а крестится так же, как мы. Так чем себя прославить пойдём, ежели пойдём? Кто из вас скажет, панове товарищество?
Тишина
