Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю - Борис Джонсон

Но давайте оставим на одну-две секунды нашего героя, который стремительно мчится вниз к утрамбованной земле Кройдона. Давайте оглянемся на те риски, которым он уже подвергался. Рассмотрим, как он в ущерб себе наливал свинцом статистические игральные кости – не только в своей карьере авиатора, но и в своей эксгибиционистской жажде всяческой славы.

Одержимость Черчилля полетами началась до Первой мировой войны, когда он еще был первым лордом адмиралтейства. В начале 1913 г. он посетил находившийся в ведении военно-морских сил аэродром Истчерч на острове Шеппи. Его очаровала царившая там атмосфера: молодцы, напоминавшие Бигглза[9], бесстрашно штурмовали небеса, испытывая первые в мире гидросамолеты (авторство этого слова приписывают Черчиллю). Если бы не их усы, все это крайне напоминало бы обстановку ранних дней американской космической программы: повсюду уверенность и воодушевленность.

Черчилль моментально заметил потенциал их дела. Он решил, что у авиаторов должно быть собственное подразделение со своей идентичностью и кастовым духом – так было положено начало тому, что впоследствии стало Королевскими ВВС. «Пока у авиации время Стефенсона, – провозгласил он, имея в виду изобретателя паровоза, – и наши машины еще ненадежны. Но придет день, когда они будут безотказны и крайне значимы для нашей страны». Черчилль был так взволнован, что захотел побывать в воздухе сам – и даже научиться летному делу.

Чтобы понять, насколько он был чокнутым, вспомните, что прошло лишь десять лет, как мир увидел зарю самолетостроения. В 1903 г. Орвилл и Уилбур Райты наконец взлетели на своем странном устройстве в городе Китти-Хок. И вот Черчилль, в возрасте 39 лет, без особой подготовки, желает взять уроки, чтобы управлять этими предметами, которые на современный взгляд почти не напоминают самолеты. Это скорее причудливые гигантские воздушные змеи из брезента с прикрепленным мотором от газонокосилки, которые установлены на колеса от детской коляски. Их конструкция перетянута тросами или кожаными ремнями.

Они кажутся смертоубийственными. Такими они и были. Подсчитано, что в 1912 г. один полет из пяти тысяч заканчивался летальным исходом. По современным стандартам это безумно опасно. Сравните с другим способом передвижения – на велосипеде по Лондону, – который несколько иррационально считается рискованным. При этом к смерти приводит одна поездка из 14 миллионов. Теперь вы понимаете, какой опасности подвергался Черчилль.

В наши дни на таком самолете не позволят взлететь никому, не говоря уже о старшем министре правительства. Одним из первых инструкторов Черчилля был двадцатитрехлетний аристократический отпрыск Спенсер Грей. Но спустя некоторое время Спенсеру пришлось выйти из игры: у него была аварийная посадка, в которой он получил травмы, изменившие его уклад жизни.

Друзья умоляли Черчилля остановиться. Его кузен Санни, герцог Мальборо, сказал: «Я не думаю, что у меня будет возможность написать тебе еще много писем, если ты продолжишь свои путешествия в воздухе. И я всерьез полагаю, что твои обязанности перед женой, семьей и друзьями должны заставить тебя воздержаться от подобной практики или развлечения, – как бы ты ее ни называл, – которая сопряжена со столь большой опасностью для жизни. Ты действительно неправ». Ф. Е. Смит заявил ему, что он ведет себя «по-дурацки» и «несправедливо по отношению к семье».

Его кузина леди Лондондерри сказала, что он был «злым». Жена Черчилля Клементина была крайне обеспокоена его увлечением, и порою он уходил тайком, ничего не сказав ей. «Сегодня я плохо вел себя и полетал», – признался он 29 ноября 1913 г., словно он пробрался в кладовую и съел пудинг, приготовленный для детей.

Затем его инструктором был другой молодой и лихой капитан Гилберт Уайлдмен-Лашингтон. Черчилль провел с Лашингтоном весь свой день рождения, 30 ноября, причем немалую его часть в воздухе. Капитан написал своей невесте мисс Эйрли Хайнс о неудержимом ученике: «Мы с Уинстоном взлетели по его распоряжению в 12:15, и он был настолько захвачен, что не представлялось возможным вывести из машины. За исключением ¾ часа на ланч мы были в машине до 3:30. Он подает большие надежды и снова приедет сюда для обучения и практики».

Быстрый ланч прошел в домике Лашингтона, где Черчилль заметил фотографию молодой женщины и спросил о дате свадьбы. Капитан Лашингтон пояснил, что он копит на нее. Можно предположить, что обучение Черчилля было важным источником дополнительного дохода. Увы, свадьба так и не состоялась. Три дня спустя Лашингтон погиб из-за скольжения на крыло именно того самолета, в котором проходило обучение.

До нас дошло леденящее душу письмо Черчилля Лашингтону, отправленное, по-видимому, вечером того дня, который они провели вместе. Он спрашивает, почему его не слушается руль направления, отчего тот так неповоротлив. «Может, объяснение состоит в том, что я чересчур толкаю на себя», – загадочно добавляет Черчилль. Лашингтон написал ответ, подтверждая, что, скорее всего, причина в этом. Он опробовал руль направления, и тот работал превосходно. «Вы чересчур толкаете на себя», – соглашается Лашингтон и отправляется в свой последний роковой полет.

Мы можем спросить, что значили эти слова о чрезмерном толкании. Понимал ли Черчилль, что на самом деле происходит с этими примитивными закрылками и рычагами? Понимал ли это хоть кто-нибудь?

После смерти Лашингтона Черчилль поклялся Клементине, что прекратит полеты. Впоследствии, в 1914 г., Черчилль снова дал такую клятву. Тогда он пригласил британского воздушного аса Густава Хэмела выступить перед Королевским летным корпусом. Хэмел получил новую машину под Парижем, взлетел оттуда и пропал над Ла-Маншем.

Тем не менее, как мы видели, Черчилль продолжал управлять самолетом. Он неоднократно долетал до Франции, блаженствуя подобно жаворонку в небесах. Черчилль постоянно восхищался скоростью и удобством воздушного сообщения. В 1919 г. он снова сидел в кабине пилота, и в преддверии ключевого эпизода в Кройдоне судьба уже давала ему всяческие предупреждения.

Как-то он полностью заблудился во время шторма над севером Франции. Ему пришлось снизиться, он увидел железнодорожный путь и по нему сумел проложить свой курс. За месяц до кройдонского случая у него уже была серьезная авария на аэродроме Бюк вблизи Парижа. Длинная трава замедлила его разгон, и шасси зацепилось за препятствие в конце взлетной полосы.

Самолет кувыркнулся, словно подстреленный кролик, говорил Черчилль. Тогда он повис вниз головой на ремнях безопасности. А теперь ему предстояло жестоко и принудительно соединиться с землей Кройдона. Если перед ним промелькнула его жизнь, ему, наверное, подумалось, насколько он был безрассуден все эти годы.

Когда мы размышляем о непомерной храбрости в начале его военной карьеры, мы можем прийти к заключению, что он нарочито навлекал на себя опасность. Подобно Ахиллесу или рыцарю короля Артура, он жаждал не только оказаться в гуще битвы, но, прежде всего, быть увиденным в этой гуще.

Его подвиги начались на Кубе, когда ему было двадцать. Там он, как и с успехом впоследствии, оказался в несколько двусмысленном положении, будучи одновременно офицером британской армии и репортером с линии фронта. До того он удовлетворительно завершил обучение в Сандхерсте: по успеваемости был двадцатым из 130 человек своего выпуска, также стал бесстрашным и искусным наездником. Вскоре он завербовался корнетом в 4-й Ее Королевского Величества гусарский полк. Служба в армии была накладной, и в журналистике Черчилль видел хитроумный способ увеличить свой доход и лично навести глянец на собственную репутацию.

Когда кубинцы взбунтовались против испанских колонизаторов, Черчилль присоединился к испанской армии. Официально он должен был писать сообщения для Daily Graphic, но сам он хотел, чтобы как можно ближе к нему просвистела неприятельская пуля, при этом не задев его.

Ему повезло. В свой двадцать первый день рождения он оказался в джунглях, и там прогремели выстрелы. Лошадь позади него поймала пулю, красное пятно расплылось по гнедой шкуре, она испустила дух. Сообщение Черчилля дрожит от возбуждения, когда он описывает, как пуля пролетела «в тридцати сантиметрах от моей головы». На следующий день он купался в реке, и снова раздались выстрелы. «Пули со свистом проносились над нашими головами», – говорил он с гордостью.

В каком-то смысле это было блистательно, но все же никоим образом не могло сравниться с полномасштабным сражением. Черчилль стремился к боевой службе в британской армии. Он сам хотел пострелять – и желательно по врагам ее величества. Благодаря искусному лоббированию со стороны его матери (про нее говорили, что она использовала все ресурсы женского очарования, чтобы добиться требуемого от генералов) через два года Черчилль получил назначение в Малакандский полевой корпус, которым командовал сэр Биндон Блад.