Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий

Юра ожидал, что человек пойдёт к нему или сделает приглашающее движение рукой в резиновой варежке, но он просто стоял, покачиваясь, словно уже находился глубоко под водой. Тогда Юра, нервно сдув с носа пылинку, сам сделал шаг. И ещё один. Шагал до тех пор, пока стекло не перестало бликовать и из темноты не проступили очертания человеческой головы. На него без выражения смотрело знакомое лицо. Зелёно-голубые пятна под глазами делали его похожим на кусок несвежей свинины. Белки были серыми, а короткие чёрные волосы закрывала матерчатая шапочка. В прошлый раз на них была полицейская фуражка, а алые тонкие губы двигались. «Почти как котёнок, которого бросили в стиральную машину и оставили на полтора часа»… Юра надеялся никогда больше не увидеть этого человека, но, конечно, одной надежды мало, когда имеешь дело с ложей маньяков. От него исходила явная, неприкрытая угроза, которую, как смертельную заразу, разносили везде вокруг мухи.

Когда мужчина понял, что Юра его узнал, выражение его глаз слегка изменилось. Словно кто-то поставил переключатель с положения «я вижу этими глазами вас, живых, и вы мне не интересны» в положение «наблюдай и учись… может, ты так не думаешь, но я знаю, что этот опыт тебе ещё пригодится».

Он предпринял разворот в обратную сторону. Трубка, которая должны вести к баллону с воздухом, завязана узлом и примотана к локтю. Два симметрично расположенных клапана в затылочной части головы издавали шипящие звуки. Вдоль места, где медный воротник соединяется со шлемом, бежала чеканная надпись. Буквы успели забиться грязью и почернеть, но надпись всё ещё можно было разглядеть: «PrЭfe, ob die Muttern verschraubt!» Это не «трёхболтовка», понял Юра, а какой-то иностранный аналог.

Свинцовые ботинки громыхали, заставляя полы прогибаться. Вскоре Юра услышал, как они чавкают по грязи там, снаружи. Он попытался выйти следом, но пронизывающий холод и струи холодного дождя не дали ступить дальше козырька. Дверь раскачивалась на ветру и стучала ручкой о стену, словно колокол, предвещающий эпидемию или войну. Казалось удивительным, как эта громоздкая дура, резиновый человек, чья кожа, намокнув, приобрела зеленоватый блеск, умудрялась не погружаться в грязь по самые колени.

Юра вздрогнул, стряхивая с себя оцепенение. Он вошёл внутрь и захлопнул дверь, потом направился через весь первый этаж туда, где витали едва слышные запахи из столовой (интересно, кстати, кто готовит им еду, когда отсутствует Пётр Петрович?). Здесь было большое пыльное окно с двойным стеклом. Очистив пятачок ребром ладони, он посмотрел на улицу. Резиновый человек приближался к кромке воды. Шлем похож на старинный фонарь, который, высоко подняв над головой, несёт сухонький монах в дождевике. Вот он ступил на мостки, где не осталось уже ни одной лодки, прошёл в самый конец, перешагивая через проёмы и поминутно рискуя провалиться сквозь настил. Постоял несколько секунд и, сделав широкий шаг (носок ботинка блеснул в свете прожектора над пристанью), оказался по плечи в воде. Он продолжал идти; голова ещё некоторое время маячила над поверхностью озера, словно зев гигантской жабы, а потом исчезла. Юра мог поклясться, что в ушах прозвучало финальное «пшшш-к…» закрывшихся клапанов.

Старый приют снова тих. Пчёлки улетели за мёдом. Юра собрался было уже отойти от окна, но подняв взгляд, почувствовал, как кожа покрывается тонким слоем стекла. Озеро, как большой бриллиант, обрамляли чахлые ивы цвета позеленевшей меди, и из-за них, слева, из завивающегося тумана выплывала лодка. Она была довольно далеко от берега, метрах в пятидесяти, и, похоже, не собиралась причаливать. Человеческая фигурка на корме, нагнувшись к воде, как будто что-то искала. Учитель видел ярко-красный козырёк кепки — такую мог носить только мальчишка. Вёсла лежали вдоль бортов и торчали чуть вверх, словно оперение водоплавающей птицы. Их не вставили в уключины, а просто бросили на дно. Лодка дрейфовала сама по себе, лениво покачиваясь под порывами ветра.

Это же Витя! Всё-таки дождался отъезда отца и не смог выбрать более удачного момента, чем этот, чтобы отправиться на поиски своих сокровищ! Чёртов Гекельберри Финн!

Вспомнив надпись на шлеме, Юра схватился за голову. За немецким водолазным костюмом не нужно лезть под воду, малыш, он сам, угадав твоё сокровенное желание, идёт к тебе. Зная как действуют слуги глотки, Хорь мог не хуже заправского сочинителя страшных историй представить, как, приблизив лицо к самой воде и алчно приоткрыв рот, парнишка вдруг видит, что лежащая фигура начинает шевелиться. Как, не удержав равновесия, он падает в воду, а лодка переворачивается. Как Витя, захлёбываясь, плывёт к берегу и, опуская голову вниз, смотрит, как ровно под ним по дну шагает водолаз. Как он пугается и заглатывает хорошую порцию озёрной воды с квёлыми от холода комариными личинками, как бессмысленно бьёт руками в надежде, что кто-то его увидит, в то же время зная, что в такой дождь все сидят по домам. Глотка питается возвышенными страданиями, утверждал Спенси, но Юра был уверен — не побрезгует она и страхом, как не брезговала им в квартире на улице Заходящего Солнца.

Блог на livejournal.com. 21 мая, 14:20. Без названия.

…Случилось чудо.

Я задремал на своей вахте среди детских рисунков, но в пятом часу меня разбудил звук. Он повторялся снова и снова, пока я шёл из комнаты девочек в свои бывшие апартаменты. Звук доносился из коробки с землёй, в которой я похоронил Чипсу. Клетка, что стояла сверху, теперь лежала на боку.

На коробке я написал: «Чипса, милый друг. Покойся с миром», и сложил туда её любимые игрушки. Не хотелось класть ещё тёплое тельце в воняющую удобрениями землю, но я сказал себе, что так будет лучше. Как бы далеко птица не держалась от земли при жизни, всё равно рано или поздно она окажется там.

Я вспоминал мою дорогую подругу каждый день. Часто и подолгу смотрел на тень, которую бросают прутья пустой клетки на стену. Коробка казалась мне маленьким кусочком прошлого, тёплым домом где-то среди заваленных снегом лесов для моей маленькой птички. Ещё немного, и из нарисованной воображением трубы повалит дым… Наверное, в воздухе летали какие-то споры, потому что через день после того как ЭПОХА УМИРАНИЯ прошла и наступила ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ, из коробки попёрли зелёные побеги; пробив картонную крышку, они сворачивались спиралями, будто готовились отразить удар. Я не мог им позволить съесть Чипсу. Может, когда-нибудь, если, конечно, выберусь отсюда, я перемещу эту землю во двор и высажу там любимые цветы. Но этим дьявольским семенам я не мог позволить кромсать тело моей птички!

Я выдернул их и сжёг в ванной. Стебли были мясистые, а корни похожи на штопор. Пожалуй, такие растения в один прекрасный день могут угнездиться и в моей грудной клетке.

Я предпочёл об этом не думать.

С тех пор я устраивал прополку сорняков как минимум дважды. Но это… это не лезет ни в какие ворота. Что за чёрт мог туда забраться?

Я вооружился, за неимением прочего, глеевой ручкой, и открыл крышку. Я ожидал увидеть там гигантского паука, змею с кольчатым телом, лангольера, но только не это. Только не мою Чипсу, которая неуклюжими рывками пыталась выбраться из-под сковавшей её земли.

Сначала я уронил ручку, потом бросился ей помогать и, наконец, остановил себя и просто смотрел. «Всё-таки, это не она», — говорил я себе. Это теперь порождение квартиры. Да, квартира!.. Мало того, что она уничтожила самое дорогое, что у меня было, так ещё и решила ЗАБРАТЬ это себе! Не лучше ли прямо сейчас положить этому конец? Сломать птице шею и упрятать обратно в коробку. Или сжечь. Да — огонь стал для меня панацеей, ответом на любой вопрос.

Но я не мог заставить себя пошевелиться. Она больше не была похожа на теплокровное яйцекладущее позвоночное животное, какой я привык её видеть. Второе, третье, четвёртое — возможно, но не первое. Перья остались там, под землёй, парочка ещё держалась на голове, но, думаю, скоро не будет и их. Голое тело походило на комочек слизи. Крылья были теперь просто отростками. Зато лапы сильные. Клюв сверху обломан, и я с дрожью в животе обнаружил, там, внутри, ряды мелких белых зубов.