Герой должен быть один - Генри Олди

Абсолютно незнакомого десятнику лица. Добродушного, толстощекого, с бритыми усами и мягкой каштановой бородкой.

– Ага, – десятник с презрением оттопырил нижнюю губу. – Вот уж глупцы! – думали с нахрапу…

– А держатся неплохо, – задумчиво оценил фракиец, указывая в сторону сражения. – Глядишь, часть успеет уйти в море.

– Дудки! – возмутился десятник. – Вон еще наши бегут… обойдут с флангов и вырежут подчистую!

Последнее относилось к полутысяче человек, мчавшихся к берегу со стороны холма Ватиея; тех самых, за которых Лаомедонт благодарил судьбу.

– Бегут, – благодушно согласился фракиец. – Только ваши ли?

– А чьи ж еще? – неприятная змейка сомнения вползла в душу десятника (которая, как уже было сказано, находилась в животе) и закопошилась, свивая холодные кольца. – Раз отсюда туда бегут, значит, наши!

– Отсюда оно, конечно, туда, – как-то странно выразился фракиец и замолчал.

Бегущие за это время успели преодолеть половину расстояния.

– Небось, из Арисбы подмогу прислали, – десятник почувствовал, как змейка сомнения разрастается, становясь змеей. – Нет, оттуда даже бегом полдня в одну сторону… Может, из Зелии?

«Шиш тебе! – злобно зашипел дракон сомнения, больно толкаясь в печень спинными шипами. – Это из Зелии-то пятьсот человек? Да и когда они узнали бы о налете?!»

– Шкура хорошая, – ни с того ни с сего ляпнул фракиец. – Вытерлась маленько, а так – добрая шкура…

– Какая еще шкура? – машинально спросил десятник, проследил направление взгляда фракийца и вдруг понял, о чем идет речь.

Понял за мгновение до того, как пять сотен человек мнимого подкрепления под предводительством гиганта в львиной шкуре, накинутой поверх доспеха, ударили штурмующим насыпь троянцам в спину – и сражение превратилось в резню.

– А мы с парнями, когда сюда еще с Гигейского озера ехали, – фракиец хлопнул остолбеневшего десятника по плечу и заулыбался от уха до уха, – все думали: что ж это за полудюжина кораблей под прикрытием мыса со стороны Лесбоса причалила?! Места там глухие… одна радость, что хоть до Трои, хоть до Меонии рукой подать! А теперь ясно: великий Геракл срок у Омфалы отбыл – и берет крепкостеную Трою!

– Геракл, – десятнику казалось, что эти слова произносит не он, а кто-то другой, – Геракл берет Трою…

– Молодец! – просиял фракиец. – Сообразительный! А Геракл – он ведь такой: если что берет, значит, берет…

Фракиец повернулся к толпе, бурлящей внизу.

– Эй, Лихас! – заорал он кому-то из своих, – ты был прав! Это Геракл! С меня выпивка!

Тот, к кому обращался фракиец – худющий как жердь парень лет двадцати, носящий народное фракийское имя Лихас – мигом соскочил наземь и затесался меж беженцев.

– Геракл! – пронзительно заверещал он, и десятнику его противный голос почему-то напомнил поездку на Ойхаллию трехлетней давности, когда десятник сопровождал Лаомедонта и сыновей к покойному басилею Эвриту. – Геракл под Троей! Спасайся кто может!

– Спасайся кто может! – нестройно подхватила толпа, торопливо вливаясь в улочки, ведущие к центру города – и скоро у Скейских ворот осталась лишь стража да фракийцы.

«А кто не может?» – обреченно подумал десятник.

– Ты б командовал ворота открывать, – благодушие могучего фракийца не имело предела. – Во-он ваш Лаомедонт несется… грех царя в город не пускать.

Опомнившись, десятник рявкнул на воротных стражей, и те едва успели вытащить из пазов огромный окованный медью дубовый брус, служивший засовом – как в ворота вихрем ворвалась колесница Лаомедонта, а следом за ней еще три.

– Запирайте! Запирайте, шлюхины дети! – не сумев сдержать закусивших удила коней, Лаомедонт едва успел свернуть в переулок, ведущий к центральной агоре.[63] – Да запирайте же!

Колесницы троянских царевичей прогрохотали следом; последняя, накренившись на повороте, опрокинулась, вылетевший возница ударился головой об угол дома и замер, а лошади помчались дальше с истошным ржанием. Одного взгляда, брошенного в сторону побережья, хватило десятнику, чтобы понять: стоит немного промедлить с выполнением последнего Лаомедонтова приказа, и в город на плечах бежавшего и бросившего свое разбитое воинство царя ворвутся проклятые ахейцы во главе с обладателем львиной шкуры.

Понимая, что его подчиненные сейчас колеблются в выборе между бегством и верностью долгу, десятник глубоко вздохнул и собрался было устремиться вниз, дабы лично возглавить оборону Скейских ворот – но ноги отказались служить бравому вояке, а все команды, так и не родившись, умерли и стали разлагаться прямо в груди, спирая дыхание.

Навстречу десятнику по каменным ступеням лестницы поднимался засов от Скейских ворот.

– Посторонись! – негромко бросил засов, поравнявшись с кожаными подошвами десятниковых сандалий, затем двинулся дальше и вверх; вот он уже на уровне колен отпрыгнувшего назад десятника, вот достиг живота… по медной обшивке дубового бруса скрежещет стрела, посланная перепуганным часовым с башни, но засов неуклонно продолжает свое движение.

Десятнику уже хорошо видны напрягшиеся под сумасшедшей тяжестью плечи, бугристые руки, ладонями упирающиеся в потертую медь, подобравшийся живот, весь в жесткой черной поросли – но лица человека, несущего засов, ему не видно.

Только макушку; только курчавые, изрядно тронутые сединой волосы.

– Это… это один из ваших? – глупо моргая, десятник пятится к фракийцу.

– Из наших, из наших, – соглашается тот, с откровенной завистью глядя на несущего засов человека. – Вот веришь, приятель: и ростом мы с ним вровень, и в плечах я чуть ли не пошире буду, и если я не сын Зевса, то уж во всяком случае внук[64] – а так не могу! По ступеням, с этой дурой на загривке… нет, не могу!

– Будет прибедняться, Теламон, – рокочет из-под засова; и уже к десятнику: – Жить хочешь?

– Хочу, – подумав, честно отвечает десятник.

– Тогда отойди в сторонку и крикни своим, чтоб не дергались и не стреляли больше. Понял? Теламон, проследи…

Надежный утес фракийца придвигается, оказывается совсем рядом, короткий меч десятника сам собой покидает ножны и, ожив, плашмя шлепает бывшего хозяина по ягодицам.

– Пошли? – весело спрашивает Теламон, и тут дикий грохот заставляет обоих подпрыгнуть на месте.

Человек, только что сбросивший засов на ту сторону стены, поворачивается – и десятник узнает его.

Они уже виделись: в Ойхаллии, у Эврита.

Три года назад.

– Геракл берет Трою, – что-то безнадежно сместилось в голове десятника, он чувствует это, хотя не понимает, что именно, и никак не может перестать ухмыляться. – Геракл берет Трою…