Путешествие на Запад. Том 4 - У Чэн-энь

Правитель заметил, с каким интересом Танский монах читал стихи.

– Уважаемый зять! – воскликнул он. – Ты, верно, сам любишь сочинять стихи, раз с таким любопытством смотришь на эти строфы. Если тебе не жаль своих слов, драгоценных, словно яшма или жемчуг, то, прошу тебя, сложи стихи в подражание этим.

Танский наставник был до того увлечен сопоставлением стихов и рисунков, так ясно представлял себе, что было на душе у художника и поэта, что невольно тут же сложил стих:

Солнышко греет, лед весь растаял,Творить начинает земля…

Государь очень обрадовался и обратился к своему телохранителю:

– Принеси скорей кисть, тушечницу и бумагу! Мы попросим нашего зятя записать стихи, которые он сложил, а потом на досуге будем наслаждаться ими.

Наставник, вдохновленный удачей, не стал отказываться. Он взял писчую кисть и написал в подражание каждому стихотворению свое четверостишие.

К изображению весеннего пейзажа:

Снова солнышко греет,И льдины темнеют и тают,И, от сна пробуждаясь,Творить начинает земля.А в дворцовом садуМолодые цветы расцветают,Так легко и шутливоСвои лепестки шевеля.Вест ласковый ветер,Колышется рис на равнине,Льется дождь благодатный –Все радует сердце крестьян.Стихли волны морей,Снова реки прозрачны и сини,И тревоги исчезли,Как тает на солнце туман.

К изображению летнего пейзажа:

Долго тянутся дни,Не спешат разгореться закаты.Звездный Ковш в небесахУстремлен на полуденный край.Как багряным огнем,Лепестками оделись гранаты,Облаками цветовС ними спорят деревья хуай.В старых парках дворца,Среди зарослей ивы плакучейПесня иволги вьетсяИ крики стрижей над рекой.Свежий ветер струитОтголоски их звонких созвучийИ под полог багряныйДоносит в дворцовый покой.

К изображению осеннего пейзажа:

Запах спелых плодовДолетает из каждого сада,Мандарин еще зелен,Зато пожелтел апельсин.Кипарисы и сосны темнеют.Они словно рады,Что серебряный инейПокрыл их до самых вершин.Приоткрыв лепестки,Сотни астр вдоль оград запестрели,Разноцветным узоромБлестя, как живая парча.Где-то слышится песняИ вместе с напевом свирелиК облакам улетает,В осенних просторах звуча.

К изображению зимнего пейзажа:

Как ясны небесаПосле нескольких дней снегопада!Легок воздух морозный,И снег под ногами хрустит.Удивительной сталаХребта голубая громада,Скал причудливый гребень,Как белая яшма, блестит.В печках тлеет кизяк,Тянет запахом добрым и милым:Это пахнет из комнатТопленым, густым молоком.Звонко девы поют,Прислонясь к изумрудным перилам,И в цветных рукавахПрячут зябкие ручки тайком.

Правитель еще больше обрадовался, когда прочел эти стихи, так подходившие к стихам на картинах. От удовольствия он даже прочел вслух последнюю строку: «Звонко девы поют, прислонясь к изумрудным перилам, и в цветных рукавах прячут зябкие ручки тайком». Правитель тут же велел переложить на музыку стихи Сюань-цзана, и весь день музыканты их исполняли.

В это время Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн пировали в беседке Весна. Каждый из них хлебнул несколько чарок вина и слегка захмелел. Они собрались было пойти за своим наставником, но, увидев, что он сидит вместе с правителем, раздумали. Чжу Ба-цзе разобрал хмель, и он принялся горланить:

– Эх-ма! До чего же весело живется! Сегодня уж я наелся и напился как следует! Пока сыт, надобно пойти поспать!

– Да разве можно! – засмеялся Ша-сэн. – Ты, братец, видно, совсем не занимался самоусовершенствованием. Как же можно сразу спать после такой сытной еды?

– Что ты понимаешь! – возразил Чжу Ба-цзе. – Есть такая пословица: «Кто поевши не растянется, тот жир себе не нагуляет!».

В это время в беседку вошел Сюань-цзан и накинулся на Чжу Ба-цзе.

– Мерзавец! Совсем обнаглел, мужлан этакий! – гневно закричал он. – Где ты находишься? Как смеешь горланить здесь! Знаешь ли ты, что, если правитель рассердится, тебе несдобровать?

– Ничего он мне не сделает! – ответил Чжу Ба-цзе. – Мы породнились с ним, и он должен относиться к нам как к родственникам. Ему даже и укорять нас теперь неудобно. Как говорится, мы с ним «неразлучная родня, разлюбезные сватья»! Чего же ты боишься? Мы ведь шутим…

Наставник не вытерпел. Он грозно прикрикнул на Чжу Ба-цзе и обратился к остальным ученикам:

– Ну-ка, держите покрепче этого дурака! Я ему всыплю сейчас двадцать палок, чтобы он прозрел!

Сунь У-кун не долго думая схватил Чжу Ба-цзе и повалил ничком, а наставник вооружился палкой и принялся бить его.

– Отец! Зять! Смилуйся! Пощади меня! – завопил Чжу Ба-цзе.

Стоявшие сбоку придворные чины вступились за него. Чжу Ба-цзе с трудом поднялся на четвереньки и загнусавил:

– Хорош дорогой гость, нечего сказать! Вот так «зять»! Еще не породнился, а уже начинает расправляться по-царски!

Сунь У-кун зажал ему рот и крикнул:

– Замолчи! Ложись лучше спать скорее!

Они провели еще одну ночь в беседке Весна. На другой день с самого утра снова началось пиршество.

В радости и веселье незаметно прошло несколько дней и, наконец, наступило утро счастливого дня, – двенадцатое число! Чины трех разных отделов, состоявшие при стольничьем приказе, явились к правителю с докладом:

– Со дня получения всемилостивейшего повеления восьмого числа было начато сооружение свадебного помещения для уважаемого зятя, каковое ныне уже закончено! – сообщили они. – Все готово для приема приданого от царевны-невесты, и мы почтительно пребываем в ожидании оного. К свадебному пиру тоже все готово. Скоромных и постных яств будет подано более, чем на пятьсот столов!

Государь был очень рад и уже хотел предложить своему нареченному зятю отправиться на пир, как вдруг из внутренних покоев дворца появился придворный чин. Он предстал перед государем и доложил ему:

– Десять тысяч лет тебе здравствовать, государь! Тебя просит пожаловать матушка-государыня! – проговорил он.

Государь тотчас же направился во внутренние покои. Тем временем царицы из трех дворцов и придворные девы из шести палат провели царевну-невесту во дворец Озаренный солнцем и там весело шутили. Вот уж поистине всех этих девиц можно было бы сравнить с букетом цветов или с разноцветной парчой! Они были так прелестны, что, право, превосходили любую красавицу из Лунного дворца и даже из небесных чертогов. И уж во всяком случае ни одна из них не уступала придворным служительницам бессмертной Небесной царицы.