Мир приключений 1986 - Альберт Иванов

— Сбег, шельмец! Сбег, паралич тебя расшиби! Ох, горе ты мое, безотцовщина!

Старушка грешила против истины: отец у Лешки был, у него не было матери.

Алексей смутно помнил — ему тогда еще и четырех лет не исполнилось, — как отец, старший судовой механик, часто ходивший на многопалубном большом белом и красивом теплоходе в «загранку», вернувшись то ли из Америки, то ли из Франции, сидел на кухне за столом, покрытым вылинявшей клеенкой, в маленьком деревянном домике на Нагорной улице Владивостока. Держа на коленях что–то лепетавшего сынишку, он невидящими глазами смотрел на лежащий перед ним голубоватый, в разводах водяных знаков, лист бумаги в черной рамке. У двери в сени, прислонившись острым плечом к притолоке, подперев щеку костлявой рукой, стояла и нараспев слезливо причитала бабка.

Официальный бланк назывался свидетельством о смерти.

Когда отец находился в плавании, мать Алексея, женщина веселая, молодая и вполне здоровая на вид, внезапно, развешивая во дворе на веревке выстиранное белье, почувствовала себя плохо, да так, что еле–еле, ползком добралась до кровати. На крик, поднятый бабкой, сбежались соседи. Вызвали «скорую помощь». Мать отправили в больницу, и к вечеру она умерла от острой сердечной недостаточности: сказалось тяжелое голодное детство и горькие, полные недосыпания и работы военные времена.

Домой мать не привезли. Мальчишка не мог уразуметь, с чего это вдруг вечером собрались соседи и знакомые, пили вино, женщины плакали, ласкали его, целовали, угощали конфетами и пряниками и называли непонятным словом «сиротинка».

Отец приехал спустя две недели.

— А где мама? — задавал вертящийся на его коленях малыш извечный вопрос детей, рано теряющих родителей. — Когда мама придет? К ма–а–ме хочу. — Он хныкал и канючил, уже не обращая внимания на игрушки — гостинчики, как он их называл, — которые привез отец.

— Уехала мама. Ненадолго. Приедет скоро, приедет, — машинально повторял отец, гладя сынишку по кудрявой голове…

Это поглаживание растравляло ребенка, напоминало ему о матери, когда она, причесывая его после умывания, вся светясь от счастья, ласково повторяла:

— Ах ты мой ушастик! Да какие же у нас розовенькие да прозрачные ушки! Так бы и съела. Ам!

В приземистый, аккуратный, под тесовой крышей домик на Нагорной, утопающий в зарослях разлапистой акации и сирени, пришла беда…

И когда Лешка, поверив, что мать скоро приедет, сладко причмокивая губами, уснул в своей кроватке, отец и бабка, удрученные горем, стали думать, как жить дальше.

Все приходилось круто менять. Бабке стукнуло семьдесят. Она хотя и выглядела крепкой, но накормить, одеть, обуть непоседливого мальчугана и уследить за ним физически не могла.

Морская карьера отца кончилась. Он списался с судна и устроился в порт, в ремонтные мастерские. Отец так больше и не женился.

Утром, после завтрака, он уходил на работу, а Лешка с ватагой таких же босоногих и исцарапанных сорванцов бежал в Гнилой угол или на Чуркин мыс дергать в заливе большеголовых, рогатых и пучеглазых бычков или, захватив немудреной еды — краюху хлеба и луковицу, — отправлялся в сопки, отроги которых начинались прямо в городе. К приходу отца он прибегал домой. Наскоро ополоснувшись, почистив щеткой штаны и рубашонку, умилостив бабку корзинкой грибов или неполным ведром воды из колонки, мальчишка садился у окна и с нетерпением ждал: вот–вот заскрипит и хлопнет калитка, радостно, с повизгиванием, затявкает дворняга Шарик, прошуршат подошвы отцовских ботинок по дорожке из битого кирпича. Отец войдет в кухню, большой и сильный, в синем форменном морском — правда, уже без нашивок на рукавах — кителе с золотыми, в якорях, всегда начищенными до блеска пуговицами, снимет фуражку с «крабом» и нахлобучит ее на темную головенку сына. Потом, подхватив его под мышки, с радостным хохотом трижды подбросит к самому потолку, повторяя невесть откуда и как пришедшею к ним присказку «Космонавты! Космонавты! Ко–о–осмонавты!», хотя в те времена о космосе еще только мечтали.

Лешка, задыхаясь от удовольствия и захлебываясь смехом, будет взлетать, как он говорил, высоко–высоко. Волосенки разлетятся в стороны, глаза загорятся восторгом и немножко страхом. Отец, покружив его и перебросив с руки на руку, поставит на пол и, оглядев со всех сторон, спросит:

— Так как у нас дела на полубаке? Порядок или что?

Лешка серьезно ответит: «Или что» — и, торопясь и проглатывая слова, заглядывая отцу в глаза, сообщит о последних событиях, изредка косясь на хлопотавшую у плиты бабку — не выдала бы, чего доброго. Потом они сядут ужинать, а отец под домовитое гудение пузатого, в медалях и позеленевших разводах медного самоварчика станет рассказывать бесконечные истории о моряках, дальних походах и чужих таинственных странах, о том, какие там люди, диковинные звери, разноцветные птицы, умеющие даже говорить.

Разрумянившись от хлопот, бабка станет недоверчиво качать головой, ахать и удивляться, поминать то бога, то дьявола. Потом они с отцом выйдут посидеть на скамеечке в небольшом садике (дом и сад — пять яблонь, вишенник и несколько кустов черной смородины и малины — купил еще дед, бабкин муж, бывший лоцман). Или отправятся гулять по улицам города, убегающего огоньками на склоны сопок.

В школе Лешка, надо отдать ему должное, учился почти на одни пятерки. Правда, было и такое: в дневнике появилась запись, что классная руководительница приглашает родителей в школу, — уж очень непоседливым был мальчуган. Сын никогда ничего от отца не скрывал — с самого начала повелось у них говорить друг другу правду, какой бы неприятной она ни была.

Когда Алексей уже вступил в комсомол и заканчивал девятый класс, умер отец. Возвратился как–то вечером с работы бледный, расслабленно и устало опустился на жалобно заскрипевшую табуретку, расстегнул крючки у ворота кителя, скорее выдохнул, чем сказал:

— Плохо мне что–то, Леша, принеси водички, сынок.

Бабки дома не было — ушла к соседке. Когда он прибежал из кухни с железным ковшиком воды — к этому времени уже провели и газ, и водопровод — и, открыв кран, долго ждал, чтобы струя стала ледяной и звонкой, отец сидел свесив голову на грудь, вытянув ноги и опустив почти до пола застывшие руки.

Мальчишка оцепенел от ужаса. Затем бросился к отцу, тряс его за плечи, повторял, стуча зубами:

— Папа, папочка, ну, что с тобой, папа?!

А когда понял, что произошло непоправимое, дико, в исступлении, закричал и свалился на пол.

Леша остался с бабкой, которая, казалось, словно навсегда засохла в каком–то однозначном состоянии, как вяленая рыба, и, несмотря на летящие годы, не менялась, лишь стала молчаливой и одевалась в черное.